назад

Барон Фёдор Фёдорович Торнау (1810 - 1890)

* * *

        Федор Федорович Торнау (Турнау, Торнов ³) происходил из прибалтийских (курляндских) баронов ⁴. Родился он в 1810 г. в Полоцке; отец его - артиллерии полковник Ф. Г. Торнов, участник Отечественной войны, умерший от раны, которую он получил в первом Дрезденском сражении 1813 г., а дед - генерал екатерининских времен ⁵. Воспитывался Торнау в Царскосельском лицее ⁶. Он получил хорошее образование.
        После успешного окончания курса Торнау поступил на военную службу. В декабре 1828 г. был произведен в прапорщики. Отныне, писал он, "судьба переносила меня из конца в конец России, помещая в разных частях огромной русской армии, на моих глазах боровшейся в Турции, Польше и на Кавказе". Уже в 1829 г. Торнау попадает в действующую армию, куда он направился "с богатым запасом молодости и надежд, но с довольно тощим кошельком". Служил он в 33-м егерском полку в Малой Валахии (Задунайская кампания). Это была русско-турецкая война 1828- 1829 гг. ⁷
        В 1830 г. Торнау состоял в геодезическом отряде в Яссах и находился при топографическом отделении управления генерал-квартирмейстера действующей армии. В это время он усердно занимался сбором различного рода статистических сведений ⁸.
        Вскоре Торнау был вытребован своим дядей, фельдмаршалом И. И. Дибичем, в Польшу, охваченную в это время восстанием. Но Торнау прибыл на место нового назначения в самый день смерти Дибича ⁹. "Мирно, чинно,- писал впоследствии Торнау,- сохраняя на строгих лицах надлежащее выражение горести и сожаления, выступили перед нашими юными глазами представители высшей военной иерархии; что же у них происходило в глубине души, какие надежды и какие опасения в них возбуждала смерть фельдмаршала, про то нам не позволено было ни ведать, ни судить" ¹⁰. Главнокомандующим в Польше был назначен граф И. Ф. Паскевич-Эриванский, переброшенный с Кавказа, где он занимал такую же должность.
        Максимально, что мог выиграть сам Торнау от Польской кампании, исполняя при главной квартире армии должность офицера Генерального штаба,- это повышение в чине (он получил звание подпоручика) и серебряную медаль за взятие Варшавы ¹¹, и то ценой сильной контузии. Осенью 1831 г. Торнау был переведен в Петербург, где в канцелярии генерал-квартирмейстера Главного штаба три месяца "прилежно просидел" за "маршрутным столом". В начале 1832 г. Торнау отпросился на Кавказ, "привлекавший в то время русскую (дворянскую.- Г. Д.) военную молодежь, предпочитавшую труды боевой жизни парадной службе и блеску паркетных удач" ¹².
        В апреле 1832 г. молодой и восторженный офицер прибыл в Тифлис, проделав путь "длиною" почти в полтора месяца по причине "нестерпимо дурного состояния дорог", заставившего его испытывать "поочередно всевозможные способы передвижения - в санях, на колесах, верхом и, в горах, даже пешком" ¹³.
        Начинается 12-летняя служба Торнау на Кавказе. Только по Военно-Грузинской дороге ¹⁴ он за это время проезжал 18 раз. В 1832 г. Торнау обосновался в Тифлисе, где и начал работать в Генеральном штабе в чине армейского подпоручика. Ему приходилось много сидеть в канцеляриях "за бумагами, прислушиваясь к скрипу писарских перьев" ¹⁵.
        Отдельным Кавказским корпусом тогда командовал генерал барон Г. В. Розен, сменивший на Кавказе графа И. Ф. Паскевича; начальником штаба был генерал В. Д. Вольховский.
        Здесь уместно сказать несколько слов о Кавказском корпусе. В те времена он занимал особое положение среди других соединений царской армии, будучи в меньшей степени затронутым губительным влиянием аракчеевского режима. Объяснялось это также особенностями организации и комплектования его полков. После 1815 г. на Кавказ было переведено немало участников Отечественной войны и европейских походов. Кроме того, Кавказский корпус пополнялся всякого рода "штрафованными" и ссыльными, участниками крестьянских, солдатских и иных выступлений. Так, на Кавказ, в эту "теплую Сибирь", были сосланы солдаты прежнего состава лейб-гвардии Семеновского полка, расформированного после известных событий 1820 г. Затем, с 1826 г., началось отправление на Кавказ участников восстания декабристов ¹⁶. Например, все части Черноморской береговой линии состояли "из разжалованных или по крайней мере не по своей воле прибывших на Кавказ" ¹⁷. Были и такие, которые по тем или иным причинам сами хотели укрыться за Кавказским хребтом. Нельзя не вспомнить знаменитые лермонтовские строки:

Прощай, немытая Россия .......................... Быть может, за стеной Кавказа Сокроюсь от твоих пашей, От их всевидящего глаза, От их всеслышащих ушей.

        Так среди кавказского офицерства возрастал процент изгнанников, которых объединяла ненависть к николаевской реакции. Причем ввиду постоянного недостатка в подготовленных и образованных офицерах в Отдельном Кавказском корпусе иногда даже ссыльные декабристы выдвигались на ответственные посты (И. Г. Бурцов, А. М. Миклашевский, В. Д. Сухоруков и др.) ¹⁸.
        В Тифлисе Торнау более всех и очень быстро сближается с "кавказским старожилом" капитаном Пикаловым, что имело для него весьма важное значение. Из рассказов этого "очевидца, умного и беспристрастного, судившего о вещах и людях, основываясь на оригинальных документах и на самых положительных данных", Торнау познакомился с разными фактами кавказской жизни в последние годы "совершенно с другой стороны, чем они были известны публике". Вообще, благодаря объяснениям Пикалова его "взгляд на вещи получил более рациональное направление". Даже о Цицианове, Ермолове, Котляревском и других "знаменитостях" Пикалов говорил "без восторга" и, писал Торнау, "охлаждал мой собственный жар удивления", "раскрывая существенное значение их подвигов и их истинный характер". "Случалось,- продолжает Торнау,- глубоко разочарованный, я узнавал в моем герое человека весьма обыкновенных способностей или, еще хуже, открывал на нем личину поддельной гениальности, которая нередко успевает поработить общественное мнение в ущерб государственной и народной пользе. И не удивительно: хитрость - вместо ума, тупое упрямство - на место твердой воли, сердечная пустота - вместо силы душевной слишком часто принимаются за проявление гения, если личность, одаренная этими отрицательными качествами, умеет действовать обаятельно на самолюбие людей или поражать их своею самонадеянностью. Вспомните мои слова, кто станет рыться в пыли тифлисского и ставропольского военных архивов и извлечет из них правду для обнародования - не теперь, а позже, когда ее можно будет высказать без обиняков, не опасаясь задеть чье-либо самолюбие или против воли впутаться в бесполезную борьбу против современных предубеждений" ¹⁹.
        Торнау особенно обращал внимание на "проекты о покорении Кавказа", которыми в начале 30-х годов было засыпано военное министерство: "...и кто их не писал, и чего в них не написано!" Министерство, "не давая себе труда разбирать, препровождало рукописи в Тифлис на рассмотрение и требовало ответа". Однако "после короткого отрицательного ответа" проект "укладывали в архивную пропасть, на изучение мышам и бумаготочивым насекомым" ²⁰.
        С еще большим сарказмом Торнау говорит о форме военного письмоводства, жертвой которой он стал с самого же начала своей деятельности. Трудно вообразить, писал он, как хитро сплетена фразеология служебной переписки, какие "тонкие оттенки" следовало соблюдать "в сношениях с равными, с зависимыми и независимыми ведомствами, с младшими, высокими и высшими лицами, и какие разнообразные формы были установлены на основании этих отношений для вступления, изложения и заключения в каждой бумаге. От беспрестанного повторения титулов и от выражений преданности и подчиненности рябило в глазах; настоящий смысл дела утопал в потоке исковерканных фраз... Способности правильно понимать дело и ясно излагать свои мысли было недостаточно для совладания с тогдашним письмоводством; легче всего оно одолевалось форменным педантизмом... Даже в министерствах, в которых служили действительно способные люди, чиновник, обладающий плодовитым пером, т. е. умеющий нанизывать слова и растягивать фразы, не придавая им смысла, высоко ценился в служебном кругу".
        Это была, конечно, настоящая критика бюрократическо-чиновничьих порядков. Но Торнау в этом отношении идет еще дальше. Например, следующее его рассуждение граничит уже с форменным протестом: "Ведь бумаги писались в то время по присутственным местам не для уяснения, а для искажения правды..." ²¹. В наиболее открытой форме "искажение правды" проявлялось во времена царского фаворита Паскевича, когда "репутация Кавказа как страны, дающей способы сделать без особенных усилий и пожертвований быструю карьеру, была установлена... Искусство сочинения дошло вскоре до такого "совершенства", что даже холодный и ничему не удивлявшийся скептик А. А. Вельяминов ²² дивился лживости донесений генералов Понкратьева и Фези" ²³.
        Конечно, были люди, которые к подобным явлениям относились более принципиально, более критически, чем Торнау. Возьмем для примера обличительную, проникнутую оппозиционным духом повесть "Проделки на Кавказе", написанную Хамар-Дабановым ²⁴ под влиянием декабриста А. А. Бестужева-Марлинского (он один из центральных персонажей произведения) ²⁵.
        Эта книга - первая печатная попытка критически отнестись к системе управления и действиям царских властей на Кавказе. Время, описанное в повести (1838-o 1842 гг.),- мрачная эпоха генерала Е. А. Головина, главнокомандующего Отдельным Кавказским корпусом. Конкретно же речь идет о "проделках" на правом фланге Кавказской линии во времена управления свирепого царского колонизатора генерала Г. X. Засса - "страшилища черкесов" ²⁶, для которого экспедиции и бои были "забавою, потребностью, как травля для охотника, как вода для рыбы" ²⁷. Как отмечал А. А. Бестужев-Марлинский, этот жестокий и честолюбивый до мелочности военачальник бредил эполетами и крестами ²⁸. "А кому бы,- писал и Ф. Ф. Торнау,- любопытным показалось покороче познакомиться со славными его делами, тому советую попытать, не окажется ли у какого-нибудь букиниста... книжонка... под заглавием "Проделки на Кавказе"" ²⁹.
        Приподняв край той красивой декорации, которая закрывала от непосвященных истинное положение дел на Кавказе, автор "Проделок на Кавказе" осмелился показать читателю закулисную сторону Кавказской войны. Разоблачение было весьма умеренным, но "по тогдашнему времени" казалось слишком смелым и даже дерзким.
        По признанию военного министра А. И. Чернышева, "книга эта тем вреднее, что в ней что ни строка, то правда". Эпиграф к ней "Не любо - не слушай, а лгать не мешай" не обманул бдительное начальстве: книга подверглась запрещению не за ложь, а за правду ³⁰. Все это объясняет переполох и беспокойство, вызванные появлением в "Отечественных записках" (1844, № 6, стр. 67-72) рецензии на книгу. Рецензия эта тем более интересна, что существуют веские основания считать ее автором В. Г. Белинского ³¹.
        И очень важно для нас отношение Ф. Ф. Торнау к этой "крамольной" повести, в которой отразилось влияние декабристской идеологии, тем более что одно из его сочинений служит надежным источником для выяснения всех обстоятельств, связанных с событиями, описанными в "Проделках на Кавказе". Вот что он, в частности, пишет: "В пользу правдивости, с которою книга была написана, вернее всего свидетельствовала ярая ревность, употребленная на ее уничтожение. Напиши небылицу, от которой уши вянут,- беда не велика, пусть читают на здоровье; а коли кто иначе поймет, чем приказано вещи понимать, так нетрудно доказать, что это пустые бредни, басня, аллегория; бесспорную же правду только и можно пришибить обухом полицейского запрета" ³².
        О своем же непосредственном начальнике, генерале В. Д. Вольховском, Торнау был самого высокого мнения. Это - "даровитый и гражданскому долгу свыше всякого себялюбия преданный" человек ³³. Вообще, его сведения о Вольховском - весьма существенный материал для характеристики этой замечательной личности. "Его неутомимое трудолюбие,- пишет Торнау,- его добросовестность и его неизменно настойчивое терпение служили для меня живым примером и не допускали с моей стороны ни ошибок, ни упущений. Вникая сам во все, он предпочитал вместо укора собственным трудом исправить невольную ошибку подчиненного и ни в коем случае не дозволял себе резких выражений... он был требователен к самому себе, когда дело касалось службы... он решался тратить на сон не более шести часов в сутки и потому каждый раз, когда его одолевала усталость, отмечал минуты, проведенные в дремоте, для вычета их общего итога из ночного сна. Он знал заранее, какое спасибо ему готовилось за все его труды. Многотерпеливый страдалец чужого, неимоверно раздражительного самолюбия, он кончил тем, что был удален из армии, когда им же подготовленные успехи позволили обойтись без него" ³⁴. Это было в 1837 г.
        Все это важно для понимания личности самого Торнау, его общественно-политических взглядов. Не менее ценны и другие такого же рода факты, сообщаемые Торнау. Но об этом ниже.
        Как видно, именно к 30-м годам относится знакомство Торнау с литературой о Кавказе. Читал он, конечно, и "Тифлисские ведомости" - первую русскую газету на Кавказе, издававшуюся с 1828 г. и печатавшую большой и разнообразный материал о кавказских народах. Газета способствовала плодотворным контактам между oередовыми деятелями России и Кавказа. Среди ее авторов значились А. С. Грибоедов, сосланные на Кавказ декабристы А. А. Бестужев-Марлинский, В. Д. Сухоруков, И. Г. Бурцов и Е. Е. Лачинов, а также выдающиеся просветители Закавказья С. И. Додашвили, А. К. Бакиханов, X. Абовян и др. ³⁵.

        Торнау прибыл в Тифлис в апреле 1832 г., а уже летом того же года находился в чеченской экспедиции корпусного командира барона Г. В. Розена. Здесь, в сел. Гурдали, в районе действия генерала А. А. Вельяминова, Торнау 14 сентября был тяжело ранен и чудом спасен от верной гибели. За эту экспедицию он был произведен в поручики ³⁸. Между прочим, в боевых операциях Торнау сражался рядом с Павлом Бестужевым, командовавшим горными орудиями ³⁹.
        После ранения Торнау перевезли в Наур. "Память о душевной внимательности", которую проявил к нему генерал Вельяминов, Торнау сохранил навсегда. Вскоре он получил от Вольховского из Темир-Хан-Шуры (ныне г. Буйнакск) письмо, в котором тот "в самых убедительных выражениях" предлагал ему вернуться в Тифлис, чтобы продолжать службу в его непосредственном ведении. Поскольку в Тифлис, кроме прочего, "манили теплый климат, прекрасная природа Грузии и веселая городская жизнь", Торнау ответил утвердительно ⁴⁰.
        В конце ноября 1832 г. Торнау выехал из Наура и в начале декабря прибыл в Тифлис. Он был переведен в Генеральный штаб с назначением дивизионным квартирмейстером Кавказской гренадерской резервной бригады.
        Теперь Торнау стал более внимательным к окружающему миру, да и мир этот несколько изменился за недолгое время его отсутствия. Тифлисское общество манило Торнау не просто своим веселым нравом. Оно "очень разбогатело людьми, с которыми приятно было жить". Но что это были за люди? Собственно, об этом сам Торнау писал совершенно ясно: "К числу лиц, разнообразивших интерес нашего круга, бесспорно, принадлежали многие из помилованных декабристов, отбывавших на Кавказе последние годы высылки. Это были люди, получившие большею частью хорошее воспитание, некоторые с замечательными душевными качествами, испытанные несчастием и наученные тяжелым опытом жизни. Для молодежи они могли служить спасительным примером и уроком. Спрашиваю, можно ли было, узнав, не полюбить тихого, сосредоточенного Корниловича, автора "Андрея Безымянного", скромного Нарышкина, Коновницына, остроумного Одоевского и сердечной добротой проникнутого Валерьяна Голицына. С Александром Бестужевым (Марлинским) я имел случай часто встречаться у брата его, Павла. Литературный талант его известен и давно оценен..." ⁴¹.
        В другом месте Торнау еще более откровенно определяет свое отношение к представителям дворянских революционеров. "Наши сношения с этими лицами,- пишет он,- были самые откровенные... в политическом смысле... нашлись такие люди и в Тифлисе, которые "из ревности и преданности", а, полагаю, больше всего из ошибочного низкого расчета писали тайные доносы насчет опасности, могущей возникать от сближения молодых офицеров с людьми, осужденными законом за политическое преступление. Не входя в их забытое прошедшее... я водился с ними, не опасался показываться публично в их обществе и никак не скрывал мою симпатию к Нарышкину и Голицыну. По этому случаю один господин счел обязанностью шепотом мне посоветовать быть поосторожнее" ⁴².
        Это описание важно и в том отношении, что подтверждает мнение о Тифлисе как об одном из центров общения декабристов. В этом городе, который уже тогда считался не только административно-политическим, но и культурным центром Кавказа, были сосредоточены как прогрессивные силы местного грузинского общества, так и передовые представители России, видные деятели ее культуры. Несмотря на то, что Тифлис все еще сохранял специфически азиатский внешний облик, его общественная жизнь к концу первой трети XIX в. заметно европеизировалась ⁴³.
        Характеризуя положение декабристов на Кавказе, академик М. В. Нечкина пишет: "Но как бы ни были тяжелы условия пребывания на Кавказе, более широкие, чем в Сибири, возможности общения с людьми делали жизнь декабристов осмысленней и содержательней... Вокруг декабристов создавалась сочувствующая социальная среда, завязывались связи с местным населением, возникало благотворное взаимодействие первых русских революционных борцов и передовых представителей местных народов" ⁴⁴.
        Этому немало способствовали товарищи русских декабристов по ссылке - грузин А. С. Гангеблов, а также служившие в Кавказском корпусе некоторые офицеры-грузины ⁴⁵. Гангеблов, например, вспоминает, как у него на квартире в Тифлисе жили декабристы Н. П. Кожевников, Ф. Г. Вишневский, а частыми гостями были братья Бестужевы и др. ⁴⁶.
        Одним из главных мест общения декабристов и вообще представителей передовых культурных сил России с лучшими сынами Грузии был гостеприимный дом Александра Чавчавадзе - человека передовых взглядов, выдающегося поэта. В этом доме в свое время решилась личная судьба А. С. Грибоедова; здесь же, как предполагают, состоялось первое представление его бессмертной комедии "Горе от ума". Великий русский поэт, длительное время живший в Грузии, по образному выражению М. В. Нечкиной, "был живой связью декабристов с кругами местной интеллигенции" ⁴⁷.
        А. Г. Чавчавадзе, будучи поклонником старого уклада жизни грузинских, семейств, вместе с тем ввел у себя много новшеств, "порожденных просвещенным обществом" ⁴⁸. И во времена Торнау гостиная семьи Чавчавадзе никогда "не опорожнялась от гостей", достойных этого традиционного дома, декабристские симпатии хозяина которого "не вызывают никакого сомнения" ⁴⁹. Бывал здесь часто и Ф. Ф. Торнау, а познакомил его с этой замечательной семьей В. Д. Вольховский - старинный приятель Александра Герсевановича. С глубокой любовью пишет Торнау в своих "Воспоминаниях о Кавказе и Грузии" об этой семье, особенно о сестрах Екатерине и Нине-16-летней вдове А. С. Грибоедова, которая умерла в 1857 г. "под вдовьим покрывалом" ⁵⁰, оставив надпись, навечно запечатлевшую ее безутешную печаль на черном мраморном пьедестале - памятнике в Тифлисе ⁵¹ своему знаменитому мужу: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя".
        Как известно, А. Чавчавадзе был обвинен в участии в заговоре грузинского дворянства 1832 г. и выслан в Тамбов. Но это не помешало Торнау продолжать посещать семью Чавчавадзе, хотя ему какой-то "господин... советовал... прервать знакомство с Чавчавадзевыми... опять его не послушал". Кстати, весьма положительно характеризует Федора Торнау вообще его отношение к Грузии и ее народу. "Грузины,- восклицал он,- народ добрый, откровенный, общительный, храбрый..." ⁵².
        Дом Чавчавадзе и после смерти главы семьи еще долго оставался не только "первым домом в Тифлисе по радушию и гостеприимству" ⁵³, но и его культурным центром, литературным салоном. Так, молодой ссыльный поэт Я. П. Полонский, с лета 1846 г. живший в Тифлисе, становится частым посетителем этого дома. Между ним и Ниной Чавчавадзе устанавливаются дружеские отношения; ей он посвящает проникновенное стихотворение "Н. А. Грибоедова". Здесь поэт встречается с многочисленными представителями грузинской интеллигенции ⁵⁴. И Л. Н. Толстой, осматривая с большим интересом древний Тифлис в 1851 г., не мог упустить случая познакомиться с семьей Чавчавадзе ⁵⁵. Великий писатель земли русской отмечал: "Тифлис - цивилизованный город, подражающий Петербургу, иногда с успехом, общество избранное и большое" ⁵⁶. Полученные в Тифлисе впечатления и послужили Л. Н. Толстому одним из стимулов для создания "Хаджи-Мурата" ⁵⁷.
        Заслуживает внимания и дом самого командующего Отдельным Кавказским корпусом - Г. В. Розена. Прежде всего отметим, что Розен-участник Отечественной войны 1812 г., человек "с почетным боевым прошлым", а о "личной порядочности" генерала говорили даже его недруги. Но главное для нас в данном случае то, что он был известен и как человек, иногда очень осторожно покровительствующий декабристам ⁵⁸. Французский ученый Фредерик Дюбуа де Монтере, совершивший в 1833 г. путешествие вокруг Кавказа, писал: "Дом генерал-губернатора был по праву центром дел, так же как и отдыха. Он задавал тон. В течение всей зимы каждое воскресенье здесь бывали приемы, игры, беседы, ужины. Здесь всегда встречались люди, с которыми хотелось поговорить". Сравнивая дом Розена с парижскими салонами, француз особенно восхищался появлением среди "вполне европейского общества" представителей кавказской аристократии, придававших вечерам Розена экзотический характер своими костюмами и национальной пляской ⁵⁹.
        Приведу еще одну деталь, правда относящуюся к более позднему периоду, но весьма существенную с точки зрения представления о посетителях "вечеров" барона Розена. В Сухуме в мае 1837 г., перед Адлерской экспедицией, Розен дал обед, на котором присутствовали А. А. Бестужев-Марлинский, В. Д. Вольховский и азербайджанский писатель М. Ф. Ахундов. За обедом Розен просил Бестужева совместно с автором "Восточной поэмы на смерть А. С. Пушкина" Ахундовым перевести эту поэму на русский язык. Поэма великого азербайджанского писателя и мыслителя, написанная под свежим впечатлением известия о трагической гибели гениального поэта, вышла в свет в прозаическом переводе прославленного писателя-декабриста ⁶⁰.
        Примечательны также встречи на квартире писателя Н. П. Титова, который служил при штабе Отдельного Кавказского корпуса в Тифлисе. Н. П. Титов был родным братом декабриста П. П. Титова, сосланного на Кавказ в 1827 г. и В. П. Титова - известного литератора.
        Как установил недавно литературовед В. Безъязычный, Н. П. Титов - автор очерка "Прогулка за Балкан", часть которого с подзаголовком "Отрывок из невероподобного рассказа Чичероне дель К....О" была напечатана в пушкинском "Современнике" ⁶¹. Таким образом, раскрыт псевдоним автора "загадочного романа", "удивившего свет" еще при жизни Пушкина. Советскому исследователю помог ...Ф. Ф. Торнау, который о Н. П. Титове сообщал, что он был добрый, умный, честный, со странностями и в высшей степени рассеянный писатель. Во время устраиваемых, пишет Торнау, Н. П. Титовым литературных вечеров последний читал "отрывки из своего "Cicerone del Caucaso", в котором описывалась рассказанная мною чеченская экспедиция с поэтической точки зрения... Умно было написано, занимательно слушать... декламировал с жаром..." Кстати, Н. П. Титов принадлежал "к числу самых частых посетителей дома" А. Чавчавадзе ⁶².
        Между прочим, Торнау, описывая рассматриваемый период времени, упоминает и П. П. Каменского, который особенно дружил с братьями Павлом и Александром Бестужевыми. Он был сослан на Кавказ (в Грузии находился в 1833-1837 гг.) за "свободные разговоры" и служил здесь юнкером. В то время Павел Каменский пользовался славой талантливого писателя; особый успех имели его кавказские повести. Его перу принадлежит, в частности, повесть "Келиш-бей" ⁶³ об абхазском владетеле конца XVIII - начала XIX в. Келешбее Шервашидзе (Чачба), где он выступает как автор, хорошо осведомленный в сложных вопросах истории, быта и нравов абхазского народа ⁶⁴. Это относится и к роману "Искатель сильных ощущений" (СПб., 1839), одна из глав которого посвящена Абхазскому краю, где Каменский был в 1834 г. как участник военной экспедиции. В этих произведениях писатель выступает против такого социального зла, как работорговля.
        В домах старого Тифлиса декабристы встречались и с молодыми поэтами Г. Орбелиани, Н. Бараташвили, философом С. Додашвили и другими представителями прогрессивной грузинской общественности, которые сочувствовали декабристам и проявляли по отношению к ним дружеское участие. Эти встречи в немалой степени способствовали укреплению содружества двух народов ⁶⁵,
        Как мы видели, Торнау был самым непосредственным участником оживленной общественной жизни Тифлиса в начале 30-х годов. Он довольно подробно описал эту жизнь и сам город.
        Жил Торнау "далеко не роскошно", с князем Чегодаевым, в Солдатской слободке, в небольшом домике, который они "нанимали у женатого унтер-офицера". Квартал был "не щеголеват, комнаты малы, не высоки, меблированы крайне незатейливо" ⁶⁶. В связи с ранением Торнау часто болел и лето 1834 г. провел в Минеральных Водах. В том же году он вернулся в Тифлис, в момент, когда кавказское командование разрабатывало план продолжения сухопутного сообщения вдоль восточного берега Черного моря, включая и Абхазию.
        Здесь следует сделать небольшой экскурс в историю Абхазии начала XIX в. Край был присоединен официально к России в 1810 г. Однако за последующие 20 лет царские войска не занимали прочно на абхазском побережье ни одного пункта, за исключением Сухумской крепости, небольшой гарнизон которой находился в постоянной блокаде. По Адрианопольскому мирному договору 1829 г., заключенному между Россией и Турцией, последняя, как известно, вынуждена была отказаться от своих притязаний на Черноморском побережье Кавказа. Вскоре после подписания Адрианопольского мира Николай I в рескрипте от 25 сентября 1829 г. на имя И. Ф. Паскевича, в то время главнокомандующего на Кавказе, писал: "Кончив, таким образом, одно славное дело (войну с Турцией.- Г. Д.), предстоит вам другое, в моих глазах столь же славное, а в рассуждении прямых польз гораздо важнее - усмирение навсегда горских народов или истребление непокорных" ⁷⁰.
        В соответствии с этой директивой граф Паскевич осенью 1829 г. разработал план занятия Черноморского побережья Кавказа от Анапы до Поти. Попытка осуществить это мероприятие была сделана летом 1830 г., когда экспедиционным отрядом генерала К. Ф. Гессе в нескольких пунктах побережья Абхазии (Бамбора, Пицунда и Гагра) были возведены укрепления. Однако дальнейшее продвижение царских войск (на север от Гагры) было приостановлено сопротивлением абхазских ⁷¹ и убыхских ⁷² племен ⁷³. Как писал граф Паскевич, большая часть народа "не имеет ,решительной привязанности... к правительству и буйную свою свободу считает дороже всего" ⁷⁴.
        На этом закончилась широко задуманная, но плохо подготовленная Абхазская экспедиция 1830 г. Возведенные русскими укрепления не могли не только гарантировать "прочного овладения" морским побережьем от Поти до Анапы, но даже обеспечивать "спокойствия" в самой Абхазии, где связь между гарнизонами практически осуществлялась только по морю.
        И вот в 1834 г. царское командование решило проложить сухопутное сообщение вдоль восточного берега Черного моря от Редут-Кале (Кулеви) до Анапы ⁷⁵. С этой целью в Абхазию были направлены значительные военные силы под командованием управляющего Имеретией, генерала Д. Д. Ахлестышева. А командующий войсками Кавказской линии и Черноморья генерал А. А. Вельяминов уже шел за Кубань из Ольгинского редута для установления сообщения с бухтой Суджук-Кале (ныне Новороссийск). Три месяца отряд Ахлестышева двигался от Кутаиса до Сухума, прокладывая "военную дорогу", которая в 1835 г. была доведена до Гагры; таким образом, было завершено ее соединение с Военно-Имеретинской дорогой. Маршрут экспедиции лежал по берегу моря, достаточно знакомому командованию. Но продолжение работ по устройству береговой дороги к северу от Гагринского укрепления требовало предварительной разведки ⁷⁶. "Сверх сил главных действий на правом фланге Кавказской линии,- писал Г. В. Розен 4 апреля 1834 г. военному министру А. И. Чернышеву,- Его Величество (Николай I.- Г. Д.) признавал бы весьма полезным направление некоторого отряда из Абхазии от Гагры по берегу морскому... до Геленджика, дабы пресечь горские племена, или затруднить сношение их с Турцией, или по крайней мере для военного обзора сего неизвестного края" ⁷⁷.
        И новороссийский генерал-губернатор М. С. Воронцов в рапорте на имя Николая I от 26 августа 1836 г. писал: "На восточном берегу Черного моря, по счастливому приобретению Анапы и по мерам, в недавнем времени Вашим Величеством предписанным, Россия имеет твердую ногу от севера до Геленджика включительно; начиная же от южной турецкой границы, весь берег от крепости св. Николая и устья Риона до крепости Гагры занят нашими войсками; остается промежуток между Геленджиком и Гагрою в протяжении 200 верст, который, по моему мнению, необходимо занять. Это, конечно, будет не без труда, не без издержек..." ⁷⁸.
        Вместе с тем царское командование намечало в ближайшие годы осуществить ряд карательных экспедиций для "усмирения" абхазских горских племен: в Цебельде (Цабал), Дале, Ахчипсу (Ахчипсы) и др. Они не только оставались не покоренными русским царизмом, но и не признавали власти абхазских владетелей. Поэтому сбор политических и топографических сведений об указанных горных районах и их обитателях был настоятельной необходимостью для царского командования. Разумеется, последнее могло использовать и использовало в этих целях преданных ему местных феодалов. Однако сведения, полученные таким путем, были далеко не полны, недостаточно ясны и четки, а главное, нуждались в проверке опытного и квалифицированного разведчика-офицера, знакомого с топографией, военной техникой и организацией армии, а также с социально - политическими особенностями местного края ⁷⁹.
        Надо сказать, что царское командование не раз уже практиковало посылку разведчиков и агентов в непокоренные районы Кавказа. В Абхазию, в частности, специально командировались офицеры Ф. Я. Скирневский (1807 г.) и Е. И. Энсгольм (1817 г.), а также Р. де Скасси (1818-1820 гг.), Поль Гибаль (1820 г.), Тебу де Мариньи (20-е годы), Гамба (1820-1824 гг.) и другие предприниматели и разведчики, пытавшиеся использовать в интересах западноевропейского капитала установление на Кавказе колониального режима русского царизма. В их записках, обозрениях и описаниях общего характера также содержатся экономико-географические, этнографические, политические и некоторые иные сведения ⁸⁰.
        В 1829 и 1830 гг. дважды побывал у черкесов капитан-артиллерист Г. В. Новицкий. Как он сам сообщал, целью его было обследование "всего Закубанья, Большой и Малой Кабарды и местности на восточном берегу Черного моря, между Гагрой и Анапой, населенной племенами адыге и абазде (садзы - Г. Д.)". Для выполнения этого задания Новицкий должен был проникнуть на указанную территорию под видом горца. Поэтому он обрил голову, отпустил бороду, надел черкесскую одежду и притворился глухонемым. Перу Новицкого принадлежат следующие работы: "Географическо-статистическое обозрение земли, населенной народом Адехе" (в соавторстве с Н. П. Лукиным), "Топографическое описание Северной покатости Кавказского хребта от крепости Анапы до истока реки Кубани..." (1830 г.), "О черкесских племенах", "Описание Кубанской кордонной линии от стока реки Кубани в Черное море до города Екатеринограда, в 1831 г.". Кроме того, опубликованы поданные Новицким в 1830 и 1831 гг. его четыре рапорта (два - на имя И. Ф. Паскевича и два - на имя полковника Ракосовского), а также особая "Записка" 1831 г. ⁸¹.
        Между прочим, к названным материалам Новицкого генерал Г. И. Филипсон относился весьма скептически, называя его поездку "бесполезным подвигом". Филипсон писал, что Новицкий в представленной Паскевичу толстой тетради "систематически, хотя не всегда верно", описал "Черкесский край и племена, обитающие не только по пути его проезда, но и по южной покатости хребта до самой Абхазии. Разумеется, сам Новицкий ничего этого не видел и не слышал, а все сведения сообщены ему были Таушем и Люлье - переводчиками, служившими прежде в компании де Скасси и жившими около 15 лет между горцами" ⁸².
        В 1830 г. поручик Генерального штаба барон И. К. Аш в связи с Абхазской экспедицией был секретно командирован в Абхазию. Граф Паскевич в своем обширном предписании от 28 марта 1830 г. управляющему Имеретией К. Ф. Гессе отмечал, что разведчику было поручено предварительно осмотреть будущее место (Бамбора) расположения штаб-квартиры 44-го егерского полка. Далее говорилось: "Тотчас по прибытии в Соуксу (Лыхны.- Г. Д.) нужно нач-ку отряда заняться собиранием подробнейших сведений о прямой береговой и других дорогах, ведущих оттуда к р. Анапа; также о племенах, населяющих пространство сие... Необходимо иметь также верные известия о дорогах, ведущих из Абхазии через горы Кавказские в земли черкесов и на Кубань... Для употребления по своей части и для съемки мест прикомандируется к отряду ген. штаба поруч. бар. Аш с одним топографом. На поруч. бар. Аша возлагается сверх того ведение подробного журнала о всех обстоятельствах и действиях отряда в продолжении сей экспедиции".
        Для осмотра береговой дороги от Редут-Кале до Сухума барон Аш прибыл в Сухум 10 апреля 1830 г. В донесении, где сообщался ряд фактов о положении дел в Абхазии, барон подчеркивал, что абхазские князья "не отказались бы признать царскую власть", "если уверены будут, что они не лишатся своих прав, земель и прочей собственности".
        В результате указанной поездки барон Аш в 1830 г. и составляет свою хорошо известную в специальной литературе рукопись "Военно-статистическое обозрение страны, заключенной между Мингрелией, крепостью Анапою, Черным морем и северо-западною частью Кавказского станового хребта" (другое название - "Описание Абхазии"). Ему же принадлежат "Описание Цебельды и дорог, ведущих из оной в Абхазию и закубанскую сторону к карачаевцам и чеченцам" (без даты) и "Сведения, составленные по расспросам о народах, населяющих пространство от развалин монастыря Гагры до р. Сочали и береговой дороги на сем расстоянии" (1831 г.) ⁸³.
        Другому военному специалисту Генерального штаба, штабс-капитану И. В. Шаховскому, было поручено составление общей карты Закавказья. В связи с этим особым заданием он в 1834 г. был командирован в Сванетию, откуда через Карачай поехал в Кабарду и для обозрения другого пути, идущего с Кавказской линии, через Сванетию возвратился обратно в Тифлис. Это путешествие князя Шаховского описано в его рапортах на имя Г. В. Розена от 24 ноября 1834 г. и от 24 января 1835 г. ⁸⁴. "Путешествие его,- пишет Торнау,- было весьма любопытно, сопряжено с большими трудностями среди дикой природы, но не представляло прямой опасности для жизни" ⁸⁵.
         "Желая получить важнейшие сведения о народах, обитающих на восточных берегах Черного моря между Абхазиею и крепостью Геленджиком и равно о стране вдоль всего сего пространства", барон Розен 7 июня 1834 г. предложил командующему русскими войсками в Абхазии, полковнику А. Г. Пацовскому отправить из Гагры вдоль морского берега в Геленджик унтер-офицеров Черноморского линейного 7-го батальона К. И. Заха и Ф. Я. Лисовского (из польских революционеров) с письмом на имя геленджикского коменданта, полковника Чайковского ⁸⁶. Однако в сентябре того же года Лисовскому и Заху была поручена рекогносцировка лишь Гагринского ущелья, в результате чего первый представил "Описание Гагринского ущелья", а впоследствии, в феврале 1839 г., завершил составление довольно обширного "Замечания о местоположении гагринских окрестностей" ⁸⁷.
        Однако пребывание всех названных лиц у горцев было довольно кратковременным, а маршруты незначительными. Кроме того, материал, добытый таким образом, не всегда отличался должным качеством и имел практическое значение.
        Имея в виду все это, Торнау писал, правда, не без умаления значения сведений своих непосредственных предшественников, что необходимые данные о дорогах внутри гор, о количестве народонаселения края, о его "средствах к жизни и к войне оставались совершенно недоступными для войск".
        Стало ясно, что надо заменить "полезным образом" "мало обещавшие" рекогносцировки, т. е. поручить более "сведущему офицеру осмотреть тайным образом морской берег".
        Таким человеком был признан Ф. Ф. Торнау. Поручение же было дано ему непосредственно начальником штаба Отдельного Кавказского корпуса генералом В. Д. Вольховским. "Вольховский,- пишет Торнау,- встретил меня с предложением отказаться на долгое время от общества и от всех его удовольствий, преобразоваться с виду в черкеса, поселиться в горах и посвятить себя на сообщение сведений, добыть которые предполагалось было такою дорогою ценой; он не скрыл от меня опасностей, с которыми я должен был бороться, да и я сам понимал их очень хорошо" ⁸⁸.
        По поводу этого задания барон Г. В. Розен писал: "По совершенной неизвестности о крае, лежащем на север от Гагринского хребта... в 1835 году послан был мной... барон Торнау для скрытного обзора берегового пространства на север от Гагр, а в случае невозможности исполнения этого, то чтобы обозрел пути, идущие из Абхазии через Кавказский хребет на Кисловодскую линию" ⁸⁹.
        Но так как возложенное на Торнау дело выходило из круга обыкновенных поручений, то нельзя было требовать от него исполнения этого обычным служебным порядком, без "добровольного согласия" разведчика. Поэтому Розен и поручил генералу Вольховскому убедить Торнау ехать в горы, предоставив последнему возможность самому предложить условия, на которых он считал для себя выгодным оказать требуемую от него услугу. "Готовый жертвовать собой" для дела, но "отнюдь не располагая торговать своею жизнью и свободой", Торнау отверг условия, которые "могли касаться до его личных выгод", и настоял только на доставлении ему всех тех преимуществ, от которых зависела, по его убеждению, удача путешествия. Розен согласился предоставить Торнау право "располагать свободно собой и своим временем", вступать в сношения с "покорными" и "непокорными" горцами, "не стесняясь существующих правил", и в указанных ему границах обещать им награды или прощение за различные "преступления", если кто из них станет ему помогать в его делах. Получив, таким образом, гарантию о "невмешательстве в его дела местных кавказских властей", Торнау принялся "с охотою и с уверенностью в успехе" за выполнение поручения ⁹⁰.
        Как мы видим, рассказывая о переговорах с Розеном и Вольховским, Торнау пытается представить себя в выгодном свете, т. е. показать, что он был "идейным разведчиком", готовым "жертвовать собою для государственной пользы". Но, видимо, молодой офицер пошел на это весьма трудное дело еще и потому, что прекрасно знал о тех высоких наградах, которые ожидали его в случае успеха ⁹¹.
        Тем не менее следует сказать и о немалых трудностях путешествия, которое предстояло Торнау совершить вдоль Черноморского побережья. Прежде всего надо было найти опытных и надежных проводников. Далее, разведчик должен был проникнуть в среду "самого густого" горского населения, "встревоженного и раздраженного" опасностью и угрозой появления царских войск с двух сторон - в Абхазии и за Кубанью. Ему предстояло осмотреть значительное пространство в горах, жить и путешествовать долгое время в чрезвычайно опасных условиях.
        Цель военной разведки, порученной Торнау, достаточно четко определена в рапорте исполняющего должность квартирмейстера Отдельного Кавказского корпуса, полковника барона X. X. фон дер Ховена от 25 июля 1835 г., который сообщал Главному штабу, что "дабы в будущее время можно было продолжать таковое полезное предприятие (устройство военной дороги.- Г. Д.) от Гагры далее к Геленджику, то предварительно необходимо получить нам... топографические и статистические сведения о совершенно еще не известных нам сих странах, для приобретения каковых был избран известный уже своими способностями и предприимчивостью, оказанными во время экспедиции в 1832-м году против Кази-Муллы, Генерального штаба поручик барон Турнау" ⁹².
        Правда, Торнау не знал тогда ни одного кавказского языка, но это нисколько не смущало его, так как здесь существовало "такое множество различных наречий", что ему "всегда было возможно выдавать себя за человека, принадлежащего к племени, языка которого не понимали жители того места", где он находился. И вообще, "чем более представлялось препятствий и затруднений, тем сильнее укоренялось" в нем "желание исполнить путешествие вопреки всем предсказаниям".
        Для того чтобы скрыть настоящую цель поездки в Абхазию, откуда было признано удобным начать его путешествие, Торнау получил гласное назначение состоять при войсках "Абхазского действующего отряда".
        Выехал он из Тифлиса в декабре 1834 г., хотя ненастное зимнее время обещало ему самую трудную и неприятную дорогу. И действительно, "плохие дороги, дурные ночлежки, холод, грязь и снег попеременно преследовали" его от начала до конца путешествия. До Сурамского перевала Торнау двигался на русских почтовых телегах, а "всем известно, как они "покойны"". Дальше приходилось ехать верхом на казачьих переменных лошадях. В Кутаисе Торнау остановился на несколько дней, чтобы явиться к управляющему Имеретией и начальнику Абхазского экспедиционного отряда, знавшего только о его назначении находиться при войсках в Абхазии: в Тифлисе было признано необходимым никому не поверять тайны его действительного поручения, чтобы предохранить разведчика "от последствий всякой даже неумышленной нескромности". От самого Кутаиса Торнау не пользовался иным помещением, кроме постовых плетеных хижин с земляным полом, где он ночевал, закутавшись в бурку.
        Следующая остановка состоялась в Редут-Кале. Это было земляное укрепление, построенное еще в 1804 г. на берегу моря, около устья р. Хоби, посреди непроходимых болот - "забытый уголок, в котором прозябали изнуренные лихорадками" несколько солдат и офицеров, карантинных и таможенных чиновников. От Редут-Кале в Сухум Торнау ехал по дороге, проложенной русскими войсками в 1834 г. Вот как описывает ее Торнау: "...проходя на большом протяжении через вековой лес, без выбора местности, она извивалась лентою густой черной грязи, в которой лошади утопали выше колен, спотыкаясь на каждом шагу о пни и корни срубленных деревьев". Много времени отнимали у него также переправы через бесчисленные реки и речушки, вышедшие из своих берегов. Только на р. Ингури был паром, и лишь на двух других реках Торнау видел выдолбленные из дерева и связанные между собой лодки ⁹³.
        Приехав в Абхазию, Торнау немедленно взялся за дело. Он должен был, совершая беспрестанные поездки, знакомиться с краем и его людьми, от которых, как он полагал, можно было ожидать помощи для достижения цели. Прежде всего необходимо было завязать знакомства и установить связи с нужными лицами, а также найти благовидный предлог для своих будущих поездок, чтобы даже самые недоверчивые не смогли заподозрить истинных намерений разведчика. И Торнау решил начать "с умного и хитрого Гассан-бея ⁹⁴, тайного противника русских", имевшего "большой успех у тех людей", которые были недовольны "существовавшим порядком вещей" ⁹⁵. Для Торнау было очень важно приобрести расположение этого в самом деле незаурядного человека, а тем более заслужить его доверие. Во всяком случае, Торнау считал, что Хасанбея лучше иметь "приятелем", чем врагом: вражда с ним была весьма опасна, если учесть широкие связи князя с горцами.
        Хасанбей нужен был Торнау, в частности, для так называемого цебельдинского дела.
         "Независимая" горная Цебельда, управление которой, по характеристике начальника Черноморской береговой линии Л. М. Серебрякова, осуществлялось "по народным обычаям, в форме аристократической республики" ⁹⁶, давно "служила неприятною помехой" и для абхазского владетеля, и для царского правительства. Она была "главным районом" высокогорной зоны края долго сохранявшим политическую и экономическую обособленность ⁹⁷.
        И вот в 1835 г. Торнау стремится собрать "при случае самые точные сведения" об этом районе ⁹⁸. Узнав, что сестра Хасанбея замужем за Хинкурасом Маршания, одним из влиятельнейших цебельдинских князей, Торнау решил предложить через Хасанбея "отдать самого себя амонатом", т. е. заложником, князьям Маршания "для того только, чтобы иметь случай видеть часть Цебельды". Однако такой шаг не был одобрен Розеном. Федору Торнау вообще запретили вмешиваться в "цебельдинское дело", которое "было признано решить другим путем". Сочли несвоевременным также его предложение о десанте на мыс Адлер ⁹⁹ было поставлено "ему на вид, чтобы он вообще обратил главное внимание во время пребывания своего в Абхазии на собирание сведений о стране сей" ¹⁰⁰.
        Однажды, переодевшись в черкеску, Торнау направился к Хасанбею, полагаясь на все "выгодные стороны кавказского гостеприимства". И действительно, хозяин встретил "путника", как полагается, если не считать, что в самом начале знакомства Хасанбей, вооруженный двумя длинными пистолетами, один из них держал наготове. Вскоре они сделались даже "совершенными друзьями". Хасанбей жил в сел. Келасури. Его рубленый деревянный дом, имевший вид широкой четырехугольной башни, стоял на высоких каменных столбах, возвышаясь на живописном Келасурском холме. Крытая галерея вокруг всего дома, на которую вела узкая и чрезвычайно крутая лестница, облегчала его оборону. Двор был окружен палисадом с бойницами. В общем Торнау пошел на сближение с Хасанбеем, а через него и с другими абхазскими феодалами - "врагами нового порядка" в Абхазии, между которыми, по мнению готового к риску разведчика, скорее всего можно было и "отыскать помощников для... предприятия, и узнать их мысли, нисколько не обнаруживая сокровенных желаний". Что касается самого владетеля Абхазии- Михаила Шервашидзе - и его сподвижников, то они уже давно стали прочной опорой царизма в деле присоединения края и сопредельных с ним районов.
        Сухум произвел на Торнау "самое неблагоприятное впечатление". Крепость уже тогда имела вид развалин. "Внутри ее помещались две ветхие деревянные казармы, госпиталь, артиллерийский цейхгауз, провиантский магазин и дом коменданта. Сухумский гарнизон составляли две пехотные роты и команда крепостной артиллерии... Люди имели болезненный вид несчастных жертв, обреченных на вечную лихорадку, от которой половина их ежегодно умирала". Помимо гарнизона здесь не было и сотни жителей.
        Тем не менее Торнау упоминает о сухумском обществе, но, к сожалению, ограничивается чисто внешним его описанием. Только об одном человеке - враче госпиталя, имя которого он скрыл под буквой "К", о человеке, который вызвал к себе его симпатии за благородные качества, Торнау сообщает некоторые сведения: "...хороший доктор и очень умный человек, пользовался уважением всего сухумского общества... был беден и своими трудами не мог ничего нажить..." Между тем здесь тоже "теплилась" тогда общественная жизнь. Именно к этому времени относится, в частности, пребывание в Абхазии декабристов А. А. Бестужева-Марлинского, С. И. Кривцова, А. А. Фока, В. С. Норова и др. Гораздо больше сообщает Торнау о северокавказских "гнездах вольнодумцев". Но об этом ниже.
        Своим постоянным местопребыванием Торнау избрал местечко Бамбора (январь 1835 г.), расположенное близ Гудауты и в нескольких километрах от резиденции абхазского владетеля в Лыхнах. В то время Бамбора была центром русской военной администрации в Абхазии. Здесь находились начальник войск края и полевой штаб 44-го егерского полка, а также один из батальонов этой части. Полковник А. Г. Пацовский ознакомил Торнау с положением дел в крае.
        Через некоторое время Торнау поехал представиться владетельному князю Михаилу Шервашидзе, имевшему в то время звание полковника лейб-гвардии Преображенского полка. Это был красивый молодой человек, примерно 24 лет, пользовавшийся "всеми качествами, имеющими высокую цену" у горцев, т. е. был "силен, стрелял отлично из ружья, ловко владел конем и не боялся опасности". Как правитель, он был, несмотря на свою молодость, "далеко не хуже, если не лучше других, много хваленных кавказских владельцев... Как настоящий горский князь, Михаил исполнял правила гостеприимства в самых широких размерах, никто не уезжал из его дома без угощения и без подарка".
        Торнау с большим одобрением пишет о стремлении полковника А. Г. Пацовского сблизиться с местным населением. Уверившись в "прямом характере и здравом смысле" этого военачальника, Торнау вскоре открыл ему настоящую цель, которую он преследовал. Однако, по мнению полковника, не существовало никакой возможности проехать за Гагру, главным образом по причине удвоенной осторожности, с которой "неприятель караулил Гагринский проход со времени прибытия в Абхазию действующих войск". Но Торнау не скрыл от Пацовского своего намерения "стараться всеми силами опровергнуть фактом его убеждение" ¹⁰¹.
        Командующий войсками, стремясь "облегчить" Торнау "отношения с абхазами", поручил прапорщику Черноморского линейного 5-го батальона Эмину (Николаю) Шакрылу постоянно находиться при бароне в качестве переводчика и проводника. Шакрыл, владея несколькими языками (абхазским, русским, черкесским, турецким), по словам самого Торнау, служил "как нельзя лучше" ¹⁰².
        В Бамборе Торнау не терял времени даром. Прежде всего он вместе с Пацовским направился в Пицунду с целью выявить место для укрепления, что должно было обеспечить сообщение Гагры с Бамборой. На берегу р. Бзыби, у поворота дороги через горы в Пицундинский монастырь, Торнау обозрел "многолюдное" сел. Аджапхуны, где жили князья Инал-ипа (Нарчоу и др.) и где был "лучший брод через реку".
        После этого Торнау, "не давая себе отдыха", продолжал странствовать по горной Абхазии, осматривать дороги и знакомиться с людьми, от которых "надеялся узнать что-нибудь полезное" для "скрытого намерения". Побывал он уже в Сухуме и селениях Келасури, Дранде и Лыхнах.
        Дороги были в то время весьма небезопасны. Между Бамборой и Сухумом нередко появлялись разбойники из Псху или из Ахчипсу - из этих двух абхазских "вольных обществ", занимавших высокие горы около истоков Бзыби и Мзымты. Между Сухумом и Драндой рыскали цебельдинские искатели приключений. Встречались и абреки, бежавшие от своих владельцев или от царских властей в неприступные горные места. Трудно было уберечься от них, поскольку "все выгоды находились на их стороне". Скрытые в чаще, они настигали того, кого искали, на открытой дороге, пролегавшей между морем и густым лесом. А в то время "абхазские леса были непроходимы для того, кто не знал местности и всех проложенных по ним... тропинок. Дерево теснилось возле дерева; огромные пни и корни деревьев, опрокинутых бурею, загораживали дорогу со всех сторон; колючие кусты и тысячи нитей от вьющихся растений, снабженных острыми шипами и широкими листьями, пресекали путь и составляли непроницаемую сеть, через которую можно было прорываться только с помощью топора или кинжала" ¹⁰³.
        Фредерик Дюбуа де Монпере, сведения которого относятся к 1833 г., писал, что, например, окрестности Сухума "из-за коварства Гассан-бея были настолько ненадежны, что после захода солнца никто не осмеливался пройти с базара к карантину... Избегали проходить здесь в одиночку даже среди бела дня..." ¹⁰⁴.
        Кстати говоря, почти каждый участок береговой дороги имел своего "героя", "присвоившего себе право грабить путешественников преимущественно на его протяжении". Так, между Бамборой и Сухумом обыкновенно устраивал засады со своей шайкой псхувский беглец Софыдж Гублия, имя которого наводило страх на каждого, имевшего основания считать его своим недругом. За Сухумом и в районе Дранды чаще других грабил цебельдинский князь Багаркан-ипа Маршания.
        Николай Шакрыл был неразлучным товарищем Торнау во всех его поездках. Люди, встречавшие Шакрыла и Торнау на дороге, одетых в горскую одежду, с винтовками за спиной, принимали их за своих. Это было первое условие их безопасности. Зная, что от случайной встречи с Софыджем, Багаркан-ипа или другим разбойником и от пули, направленной из леса, не существовало другой защиты, кроме везения или "счастья", они заботились только о том, чтобы уберечь себя от засады, приготовленной именно для них. С этой целью Торнау беспрестанно менял своих лошадей и цвет черкески; в дорогу он выезжал то с одним Н. Шакрылом, то с его братьями или с более многочисленным конвоем, который давали ему владетельный князь или Хасанбей. Никогда он не говорил заранее, куда и в какое время намерен ехать; никогда не возвращался по прежней дороге.
        Николая Шакрыла в Абхазии знали многие. Часто встречая его с незнакомым человеком в горском одеянии кабардинского покроя и с бородой, любопытные стали интересоваться личностью Торнау. Находя ответы Шакрыла и Хасанбея на сей предмет неубедительными, они начали следить за ним, и он сделался, не зная того сам, предметом частых разговоров "абхазских политиков".
        Одним из них был Кац Маргания (Маан) - первый сподвижник владетеля Абхазии, генерал царской армии. Внимательно следя за Торнау, этот "тонкого ума" человек догадывался о секретной миссии последнего. На отрицания же русского разведчика Кац отвечал: "Ты - молодая лисица, а я - старый волк, напрасно станем друг друга обманывать" и предупреждал: "Побереги свою голову, она нужна тебе для другого дела... Багаркан-ипа хвалился тебя поймать и привезти в Цебельду живого или мертвого, если ты не перестанешь ездить по Абхазии, и прибавил, что он позволит надеть себе через плечо прялку вместо ружья, если он не сдержит своего слова" ¹⁰⁵. Между прочим, Торнау однажды в лесу столкнулся с отчаянным абреком, но разведчику удалось ловко уйти от него неузнанным.
        После каждого возвращения из таких поездок Торнау садился "приводить в порядок" сведения, которые "успел собрать". Писал он систематически на имя полковника X. X. фон дер Ховена (по случаю отпуска генерала Вольховского он исполнял должность начальника штаба корпуса, а во время отлучек барона Розена управлял всей военной частью на Кавказе) ¹⁰⁶.
        В письме, например, от 6 февраля 1835 г. из Бамборы фон дер Ховену Торнау просил о присылке топографов и разных редких в Абхазии вещей (кинжалы, сукна, сафьян, нитки и пр.) для подарков. Как раз в этом письме он отмечал, что "карта наша Абхазии чрезвычайно неверна; случаев ее исправить иногда представляется довольно". И в другом месте: "Карта Новицкого неверна. По описанию его я бы никогда не отыскал ни одного из князей, живущих за Бзыбом. Имен, какие у него в описании, нет во всех горах". Торнау обещал до своего отъезда составить описание дорог и мест, которые он успеет увидеть в Абхазии, и "замечания на край вообще" ¹⁰⁷. Одним из важнейших материалов в этом отношении стало обширное письмо разведчика от 20 февраля 1835 г. на имя генерала В. Д. Вольховского.
        Но самую большую роль с точки зрения изучения истории Абхазии того периода сыграла рукопись Торнау "Взгляд на настоящее положение Абхазии и русских войск, ее занимающих", состоящая из следующих частей: первая - под приведенным заглавием, вторая - "Обычаи абхазского народа и разделения его на состояния" и третья - "Краткая записка о сообщениях, существующих между укреплениями Дранда и Бамбора" ¹⁰⁸. Вторая часть ¹⁰⁹, по характеристике большого знатока этнографии Кавказа М. О. Косвена, "представляет собой весьма содержательную и отчетливую характеристику общественно-политического состояния абхазов, власти и прав князей и дворян, положения крестьян и рабов; содержит также краткие замечания о следах христианства у абхазов, об их семейных отношениях, обычном праве и судопроизводстве" ¹¹⁰. Под заголовком документа имеется следующее примечание полковника фон дер Ховена, свидетельствующее о дате документа: "Составленный в 1835-м году, в первых месяцах, то есть до экспедиции". Рукопись была представлена тем же фон дер Ховеном обер-квартирмейстеру Главного штаба генерал-лейтенанту Шуберту с препровождением "копии с краткого описания Абхазии, составленного находящимся там Генерального штаба поручиком бароном Турнау" ¹¹¹.
        Однако главным в ту пору для Торнау было непосредственно самому увидеть морской берег за Гагринским укреплением, чтобы "разрешить различные спорные вопросы", и он "сгорал нетерпением" исполнить свое слово, данное по этому поводу в Тифлисе, не упуская никакого случая, "сколько бы он ни представлял опасностей" ¹¹².
        Для достижения этой цели Торнау завел знакомство с князьями Инал-ипа, имевшими родственные связи и сношения с соседними "сильнейшими" садзскими (джигетскими) фамилиями: Цанба (Цумбая) в сел. Цандрипш и Арыдба близ мыса Адлер (Лиашв, у Торнау - Лиешь). При содействии Инал-ипа и Николая Шакрыла Торнау надеялся вступить в сношения с упомянутыми "влиятельными" садзскими феодалами и с их помощью найти возможность проехать по берегу моря до Геленджика; на эту операцию была отпущена значительная сумма. Этим своим соображениям разведчик посвятил большую часть своего обширного рапорта от 6 мая 1835 г. на имя полковника фон дер Ховена.
        Во всяком случае, Торнау удалось "установить от людей, бывших в тех краях", что береговое сообщение между Гагрой и Геленджиком действительно существует; прерывается оно только в одном месте, несколько выше Гагры, скалами, выступающими в море, но и там возможен объезд, по горе, проходимый даже для конного.
        Тем не менее, Торнау, несмотря на все свои старания, вынужден был отказаться от намерения проникнуть в загагринский район прямым путем. "Проехать по этой дороге,- писал он,- русскому офицеру, хотя бы он был переодет, весьма трудно по причине бдительности и недоверчивости живущих около нее горских племен, в особенности со стороны Абхазии, откуда они ныне ожидают вторжения русских войск". В другом рапорте (от 29 мая 1835 г.) Торнау отмечал, что ближайшие к Гагринскому укреплению племена находятся в раздоре между собою: одни желают изъявить "покорность" русскому правительству, другие противятся этому намерению. Убыхи же, западные соседи садзов, узнав о движении отряда к Бзыби, собрались за Гагринской крепостью для защиты прохода и взяли с садзов заложников с целью "остановить" их намерения "в изъявлении покорности русским" ¹¹³.
        Кроме того, в то время сведения о данном крае были для русских "еще очень новы" и никто не знал, где именно живут люди того или иного племени и на каком языке они говорят. "Абхазцы... не имели никакой связи с шапсугами; сношения их с приморскими джигетами (были совершенно ничтожны; и так как неприятель караулил гагринскую дорогу день и ночь со времени прихода наших войск на устье Бзыба, то нечего было и думать проехать }тим путем".
        Таким образом, Торнау не мог найти удобного случая проникнуть в землю садзов-джигетов, убыхов и шапсугов - племен, по его утверждению, враждебно относившихся не только к царским деятелям, но и к правителям феодальной Абхазии. Ни один абхазский проводник не решался провести к ним русского офицера-разведчика.
        К этой "борьбе с враждебными обстоятельствами" прибавилась для Торнау еще "новая напасть", угрожавшая разрушить все его планы. Начальник Абхазского отряда, не согласный с "взглядом на вещи" разведчика и недовольный тем, что последний имел сверх официального еще и другое назначение, освобождавшее его от непосредственного надзора, начал "вредить [Торнау] служебным путем" ¹¹⁴. Речь идет об управляющем Имеретией, генерале Д. Д. Ахлестышеве, под командованием которого, как уже говорилось, в 1834-1835 гг. вдоль абхазского побережья прокладывалась военная дорога для соединения воздвигнутых на этой территории укреплений ¹¹⁵.
        Торнау сталкивался с генералом Ахлестышевым "по практическим вопросам", связанным именно с данным строительством. Так, он считал, что дорогу в Гагру надо провести не через Пицунду, а через Аджапхуны, чтобы сократить ее на 16 верст. Однако генерал был упрям. "Меня,- жаловался Торнау,- он выгнал из отряда весьма учтивыми намеками и удалил меня от участия в делах". В другом письме он также писал: "Боюсь, чтобы генерал Ахлестышев своим незнанием обстоятельств края и упрямством не погубил дело". Но Торнау был принципиален: "Никогда я не соглашусь выставлять предметы таковыми, как их хотят иметь, говорить истину моя обязанность, и я всегда ее буду исполнять" ¹¹⁸. В другом письме он заявлял еще более категорически: "Буду продолжать свои занятия как прямую обязанность офицера Генерального штаба, невзирая на делаемые мне личные неприятности, которые никогда меня ни в чем не остановят. Ошибочен мой взгляд на вещи, так я готов нести все обвинения и даже взыскания молча" ¹¹⁹.
        Разведчик днем и ночью напряженно думал, пытаясь найти новые средства и пути для осуществления предприятия. Наконец он решил пробраться на желанный берег моря обходным путем, с западной стороны, преодолев грозный Кавказский снеговой хребет, как это предписывалось распоряжением барона Розена ¹²⁰. Этот план был основан на сведениях, тщательно собранных Федором Торнау в той же Абхазии.
        Торнау установил, что с абазинским населением аулов Башилбай, Шегирей, Там и некоторых других аулов северного склона Кавказского хребта многие жители Абхазии поддерживают самые дружеские отношения ¹²¹. Намерение разведчика заключалось в том, чтобы, пользуясь этим обстоятельством, перейти через горы с человеком, имевшим друзей или родственников в одном из названных аулов, поселиться в нем и, выждав удобный случай, склонить "первого решительного удальца" провести его к морю.
        Таким "удальцом" мог быть один из трех братьев абазинских князей Лоо ¹²², которые скрывались недалеко от Башилбая, а прежде жили в своем собственном ауле, лежавшем на берегу Кумы. Торнау узнал от абхазского дворянина Соломона Мканба (у Торнау - Микамбай), что "в припадке оскорбленной гордости" Лоо в 1831 г. убили пристава Ганартука, поставленного царской администрацией над их аулом. Лоо бежали в горы с довольно большой группой дворян и более четырех лет тревожили царские власти своими частыми и "весьма удачными набегами". Хотя они и получили "некоторую известность", но скучали по родным местам и думали, как бы снова помириться с русской администрацией.
        Завязавшаяся по этому поводу официальная переписка закончилась одобрением предложения Торнау: было решено объявить князьям Лоо о том, что если они помогут разведчику пройти от Гагры .к Геленджику, то проступок их будет прощен правительством ¹²³.
        Торнау послал Лоо письмо, составленное Николаем Шакрылом на турецком языке. Он предлагал князьям свое посредничество, если они действительно намерены "покориться". Охотник по имени Хатхуа, один из крестьян Мканба, доставил письмо в нужное место. Он же принес Торнау ответ, где его предложение принималось, но с оговоркой - разведчик сам должен приехать к ним для переговоров. В ответном письме князья обещали, пишет Торнау, "принять меня как неприкосновенного гостя, кто бы я ни был, так как в моем письме я объявил им, что назову себя только тогда, когда наше дело уладится и они удостоверятся в моем праве говорить именем русского правительства". Это приглашение вполне устраивало Торнау, так как оно давало ему "весьма благовидный предлог" для путешествия через горы. И он решил воспользоваться этим обстоятельством немедленно.
        Началась подготовка к экспедиции. После долгих отказов старик Мканба по просьбе самого владетеля согласился быть проводником. Он прекрасно знал дороги в горах и в молодости очень часто, а в преклонные годы лишь иногда "ходил за горы" красть лошадей и черкесских мальчиков. Эти "подвиги", кстати, доставили ему известность. Кроме того, у него там были родственники ¹²⁴.
        В эти весенние дни 1835 г. Ф. Ф. Торнау продолжал напряженно работать и над своим по его словам "кратким описанием Абхазии". В письме от 6 мая на имя полковника фон дер Ховена Торнау сообщал, что "полного статистического и топографического описания" Абхазии он еще не может представить, так как "прежние записки об Абхазии ... служат примером, сколько для сего нужны сведения полные и проверенные по возможности", на что он "по разным обстоятельствам не имел способа" ¹²⁵.
        Надо сказать, что в сборе физико-географических, историко-этнографических, лингвистических, статистических и других сведений об Абхазии, а также в знакомстве с "языками и наречиями, находящимися в употреблении за Кубанью", барону Торнау большую помощь оказал Николай Шакрыл ¹²⁶. В этом деле, по-видимому, немалую роль сыграл и другой молодой абхазский офицер, друг Шакрыла -Соломон Званба (1809-1855), в будущем известный абхазский этнограф.
        29 мая 1835 г. офицер Шакрыл утонул в р. Бзыби, разлившейся из-за сильного ливня. Это случилось во время переправы на пароме. В тот день на месте разлива (здесь стоял военный лагерь) погибли 19 человек, в том числе 13 солдат ¹²⁷. "Это известие меня чрезвычайно огорчило,- писал Торнау,- потому что я привык видеть в Шакрылове моего неразлучного товарища и любил его за добрый нрав и за качество ума..." ¹²⁸. И Торнау посчитал своим долгом похлопотать перед высшим кавказским начальством об оказании помощи семье покойного, оставившего троих малолетних сыновей и жену.
        К началу июня 1835 г. подготовка к экспедиции была закончена. В ее состав кроме Ф. Торнау и С. Мканба входили переводчик Муты Шакрыл (старший брат Николая), охотник Хатхуа, проводник Багры ("настоящий горный волк" из Псху) и еще двое слуг Соломона Мканба. Путешественники собрались в доме последнего, где на "совете" каждый из них дал торжественную присягу "хранить все дело в совершенной тайне, не обманывать и не выдавать друг друга ни в коем случае, даже если это стоило бы жизни". Кроме того, Торнау, отправляясь в столь опасное путешествие, чтобы обезопасить себя, решил надежным образом связать себя с одним из проводников, а именно "породниться" с супругами Багры посредством обряда усыновления. Усыновляемый должен был при этом сделать подарки усыновителям. И вот несколько кусков холста, ножницы и иголки, считавшиеся в Псху "неоценимыми редкостями", да кинжал с золотой насечкой, подаренные Федором Торнау жене и мужу, окончательно закрепили их "союз". По окончании путешествия в случае добросовестного исполнения всеми участниками экспедиции своих обязанностей Торнау обязывался заплатить С. Мканба 30 руб., Хатхуа - 50 руб., двум крестьянам, принадлежавшим Мканба,- по 25 руб.; Багры выпросил оседланную лошадь и двух коров с телятами; М. Шакрыл желал офицерского чина. Владетель Абхазии, сделавший подарки Соломону Мканба, поручился за точное исполнение всех обещаний Торнау ¹²⁹.
        Местожительство Мканба (Акуача) было расположено в неприступной верхней части сел. Анухва, у самого входа в ущелье, по которому пролегали дороги в Псху, Ахчипсу, Цебельду и на Кавказскую линию ¹³⁰. Была выбрана дорога через Псху: здесь можно было выдавать Торнау за кабардинца.
        Главным проводником стал Хатхуа. Это был старик 70 лет, из которых большую часть он провел не под кровлей, а в путешествиях и на охоте в горах. Высокий, худощавый, закаленный в трудах и опасностях, всегда рассудительный и хладнокровный, стрелок без промаха, этот "железный человек" не имел во всей Абхазии равного себе охотника, который бы так хорошо знал в горах все тропинки и скрытые места, представлявшие удобную защиту от врага и непогоды. Его опыт во всем, что касалось жизни в горах, отличное знание повадок животных, за которыми он привык охотиться с детства, были настолько известны, что никто не осмеливался вступать с ним в спор, и сам Мканба беспрекословно подчинялся его мнению.
        Дорога была очень трудной ¹³¹. Случалось, что лошади срывались с тропинки и катились в пропасть. Временами путешественников застигали страшные бури. Они были измучены трудными переходами и жаждой. На четвертый и пятый день они переходили по скалам из ущелья Гумисты к истокам Чхалты, впадающей в Кодор. Здесь Торнау собрал большое количество камней разных пород, кварцы со следами золотой руды. Круто повернув от Чхалты налево, к р. Бзыби, путешественники только на седьмой день подошли к главному перевалу, покрытому вечными снегами. Накануне они съели последний кусок баранины; в запасе оставалось лишь немного проса, которое Мканба берег на крайний случай и теперь скупой рукой каждый вечер выдавал не более одной горсти на человека.
        Хатхуа и Багры уходили в сторону искать дичь, но как назло не находили ее. Туры то и дело показывались на скалах, и как будто только для того, чтобы дразнить изголодавшихся путешественников. Они появлялись вдалеке, там, где пуля не могла настигнуть их, и исчезали с быстротой молнии.
        Наконец голодные путешественники, опираясь на свои окованные железом длинные посохи (алабашьа), поднялись на седловину Главного Кавказского хребта, лежащую между истоками Бзыби, уходящей к Черному морю, и Большого Зеленчука, впадающего в Кубань. Затем они начали спускаться в ущелье Большого Зеленчука, где вскоре встретили стадо лохматых бурых зубров (адомбеи у Торнау; по-абхазски "адумпей"). Удалось подстрелить вожака -быка огромной величины, под шкурой которого все семеро путников находили укрытие во время своей стоянки здесь.
         "Между русскими,- писал Торнау,- я был первый, имевший случай видеть кавказского зубра и за ним охотиться ¹³². Его огромный рост, темно-коричневый цвет, чисто бычья голова, мохнатая, как и грудь, и гладкая задняя часть не допускали никакого сомнения, что он одной породы с животным, сберегаемым в лесах Беловежской пущи" ¹³³.
        Зубры водились в ту пору на северном склоне Кавказа, в глубоких ущельях Кяфира, Урупа, Большого и Малого Зеленчуков, в сосновых лесах. Несколько раз во время путешествия Торнау показывали логовища этих животных и дорожки, которые зубры прокладывали по самым крутым горам и которые служили, как правило, на пользу человеку: они всегда вели в какое-нибудь ущелье или к ручью.
        Торнау хотел взять с собой шкуру убитого зубра, его голову и копыта и привезти их на Кавказскую линию в доказательство того, что зубры водятся на Кавказе, "чему не хотели верить, слыша об этом от горцев" ¹³⁴. Однако спутники Торнау запротестовали, убеждая его в том, что ни одна из лошадей не в состоянии тащить такую ношу даже один день. Пришлось подчиниться такому "весьма практическому заключению".
        На протяжении всего пути Торнау вел записи, однако весьма скрытно от своих новых товарищей, которые в случае какого-нибудь несчастья могли увидеть причину его в этом "дьявольском искусстве".
        От Зеленчуков путешественники перешли на Кяфир через высокий скалистый гребень, где стояли развалины древней церкви. Отсюда надо было повернуть на запад, обогнуть самые крутые склоны Главного хребта, а затем подняться наверх по Урупу, где жили в то время башилбаевцы (абазины). Приходилось соблюдать большую осторожность - не разводить огня, идти только ночью и дневать в глубоких балках, не расседлывая лошадей и не выпуская из рук оружия. Наконец они близко подошли к месту жительства Мамат-Кирея Сид-ипа (у Торнау- Сидов) из рода Маршания - приятеля Соломона Мканба. Последний в ту же ночь послал Хатхуа уведомить Мамат-Кирея о своем прибытии. Хатхуа вернулся перед рассветом вместе с доверенным слугой Мамат-Кирея который доставил путникам продовольствие. Выяснилось, что несколько дней назад абазинские и кабардинские "старшины", в том числе Мамат-Кирей Сид-ипа и братья Лоо, уехали в Железноводск, к командующему Кубанским кордоном генералу Г. X. Зассу. Стало также известно, что башилбаевцы уже полгода как "покорились" царскому правительству, а Лоо - совсем недавно, вследствие чего те и другие "не могли более... быть полезными" для путешествия Торнау к морскому берегу.
        Пришлось организовать стоянку на длительное время. Устроившись "в пещере совершенно по-домашнему", путешественники стали терпеливо ждать. Так они прожили восемь дней. На девятый день башилбаевец, доставлявший им пищу, принес известие о возвращении Мамат-Кирея, с которым приехали князья братья Лоо. По приказанию Засса, неожиданно узнавшего о появлении Торнау на Урупе, Мамат-Кирей и братья Лоо должны были обеспечить проезд Торнау с Урупа на Кубань. Наконец Торнау гласно был принят Мамат-Киреем, разумеется готовым защитить своего гостя ценой собственной жизни. А принять такого посланца достойным образом он вполне мог, "властвуя над башилбаевским обществом в две тысячи душ мужского пола". Хозяин дома представил Торнау своих гостей - трех братьев Лоо. Здесь Торнау воспользовался горским обычаем - обмениваться подарками с новым знакомым. Это было весьма кстати для него, так как черкеска его была в лохмотьях, а обувь едва держалась на ногах.
        Погостив у Мамат-Кирея три дня, Торнау отправился на Кубань в сопровождении большой свиты абазинских узденей. Переправившись через Кубань в районе Баталпашинской станицы, он прибыл в Минеральные Воды. 1-е июля Торнау провел в Железноводске. На Куме он гостил у Лоо. Этим и закончилось первое путешествие Ф. Ф. Торнау ¹³⁵.
        Однако, "имея в голове одну мысль и в сердце одно желание" исполнить то, что обещал насчет осмотра морского берега, Торнау не терял надежды сдержать свое слово. Но вскоре он получил травму, упав с лошади, и ему пришлось лечиться в Пятигорске. "Ноги мои в ужасном положении,- писал Торнау 6 июля 1835 г. полковнику фон дер Ховену,- теперь отказываются мне служить, но я спешу их излечением, дабы быть в состоянии через самое короткое время продолжить начатое; я и теперь не отказываюсь от проезда по берегу моря, когда бы нашелся хоть один человек для провода меня. Хотя и вижу ясно, что подвергаюсь неминуемой опасности... Испытал я все, что мог испытать и перенести..." ¹³⁶.
        Здесь Торнау приводит в порядок свои путевые записи. О своей первой экспедиции он сообщает в "Подробном описании проезда через снеговой хребет из Абхазии на р. Кубань в июне 1835 года", а в другой записке он дает "Описание дороги от с. Акуача в Абхазии через снеговой хребет Кавказских гор до станицы Баталпашинской на р. Кубани". Оба эти "Описания" были составлены в Прочном Окопе - крепости (основана в 1794 г.)-8 августа 1835 г. (впоследствии они вошли в сочинение Торнау "Воспоминания кавказского офицера") и представлены Розену и Вольховскому, которые в то время прибыли в Минеральные Воды. В одной из этих работ Торнау писал: "Дорога, по которой я перешел через снеговой хребет из Абхазии на линию, не представляет никакой возможности к разработке. В настоящем ее состоянии она не может служить сообщением, хотя и считается таковым у абхазов, которые проводят по ней и лошадей. Проходима она только для горцев, для войск же нет..." ¹³⁷.
        В это время Торнау продолжил начатое еще в Абхазии с помощью Н. Шакрыла изучение "языков и наречий, находившихся в употреблении за Кубанью". Его "учителем" на этот раз был один из братьев Лоо - Мамат-Кирей. Торнау получил "этим способом возможность положить первое основание правильному систематическому разделению на племена горцев, живущих против правого фланга Кавказской линии". "Прежде,- пишет Торнау,- у нас считалось за Кубанью столько же различных народов, сколько там существовало названий обществ или отдельных аулов. Древние греческие, византийские, арабские и генуэзские историки также мешали племена и народы... Я же нашел на берегу Черного моря и за Кубанью только три различных народа: абазин, черкесов и татар... Не знаю, позволено ли считать убыхов, имеющих свой собственный язык, четвертым племенем..." ¹³⁸.
        Вообще же Торнау был вполне осведомлен о чрезвычайно пёстром в этническом отношении составе Кавказского края. Он хорошо сознавал и то, что этот вопрос, особенно в отношении Западного Кавказа, еще совершенно не изучен. И даже значительно позднее, в 1857 г., А. П. Берже писал: "Но еще и по сие время Главный Кавказский хребет, эта исполинская, недоступная твердыня на рубеже Европы и Азии, вмещает в себе самые разнородные племена и общества, о которых мы имеем очень поверхностные и нередко весьма сбивчивые понятия... Если Кавказ представляется для нас еще землею неведомою (terra incognita) -эпитет давно уже избитый, но пока еще оправдываемый в применении к нашему краю, то это именно в отношении изучения населяющих его народностей" ¹³⁹. Более того, академик Н. Я. Марр считал, что даже в 1922 г. "сетования Берже... можно бы... повторить без особой надежды на лучшее" ¹⁴⁰.
        И если в исследовании Берже все-таки виден какой-то сдвиг в изучении затронутой проблемы, то в этом несомненно есть и некоторая заслуга Ф. Ф. Торнау.
        Торнау за время своих путешествий, включая и пребывание в Абхазии, отправил в штаб Отдельного Кавказского корпуса большое количество рапортов, писем и записок, содержавших разнообразные сведения, касавшиеся топографии, экономической географии, военной и политической ситуации в районах Западного Кавказа, еще не присоединенных к России.
        В рапорте фон дер Ховена от 25 июля 1835 г., посланном в Главный штаб, подводятся итоги деятельности Торнау как разведчика. Он характеризуется "как полезный офицер", а его "работы" как "похвальные трудные занятия... соединенные с беспрерывным преодолением значительных препятствий" ¹⁴¹. И действительно, сведения о крае, добытые Торнау, были настолько ценны для царского командования, что после первой его разведки он был произведен в следующий чин - штабс-капитана.
        Следует отметить, что в материалах Торнау содержатся весьма важные данные и для науки. Показательно, что и сам автор значение своего путешествия оценивал прежде всего именно с этой точки зрения. "Если,- писал он,- пройденная мною дорога не представляла особенного интереса, зато собранные мною этнографические сведения были новы и весьма положительны. Из Абхазии до верховья Урупа я шел по местам, совершенно незаселенным, наполненным на нашей карте множеством несуществующих народов, которые мне пришлось стереть. Ошибки происходили оттого, что карты местностей, куда не проникали еще ни путешественники, ни войска, пополнялись через расспросы людей, дурно говоривших по-русски и которых язык мы совершенно не знали".
        О своей жизни в Пятигорске летом 1835 г. Торнау пишет вскользь, но многозначительно: "Время летело для меня на Минеральных Водах, наполненных посетителями со всех концов России". Торнау отмечает также свое "знакомство" и "дружбу" с "знаменитым по своему уму доктором Мейером (Майером.- Г. Д.), выведенным Лермонтовым в его "Герое нашего времени" (Вернер)" ¹⁴².
        Николай Васильевич Майер действительно был замечательный человек - высокообразованный, оригинального ума и вольнодумец ¹⁴³. Г. И. Филипсон, который в 1835 г. появляется на Северном Кавказе и был "дружбе его (Майера.- Г. Д.)... многим обязан", характеризовал доктора как личность, "далеко выступавшую из толпы"; "во всяком обществе его нельзя было не заметить" ¹⁴⁴. Он всю свою жизнь вращался в среде ссыльных и находился в дружеском общении с А. Бестужевым, Одоевским, Лермонтовым, Огаревым и другими выдающимися людьми эпохи ¹⁴⁵. Г. И. Филипсон подчеркивал, что именно через Майера он познакомился со многими декабристами, разбросанными по войскам Отдельного Кавказского корпуса ¹⁴⁶. А один из них, Н. И. Лорер, отмечал, что "в полном смысле слова умнейший и начитанный" Майер "знал многих из нашего кружка и помогал некоторым и деньгами, и полезными советами. Он был друг декабристам" ¹⁴⁷. Вообще Майер, по словам Торнау, был "другом всех кавказских страдальцев" ¹⁴⁸. Примечательно, что не только по мнению Торнау, но и по свидетельству А. М. Миклашевского, А. Н. Розена и других декабристов, Николай Васильевич Майер послужил М. Ю. Лермонтову прототипом доктора Вернера.
        В Минеральных Водах в то время побывали и другие замечательные русские люди. Места эти были поистине оживленными "гнездами вольнодумцев". Сюда, особенно летом, устремлялись раненые и больные декабристы. На северокавказские курорты их влекла также возможность свободного общения друг с другом и с "водяным обществом" ¹⁴⁹.
        Незадолго до прибытия Торнау в Пятигорск был закончен политический процесс над декабристом С. М. Палицыным, пятигорским окружным врачом Н. В. Майером и местным городничим Ваневым. Им приписывались многие политические "грехи", в частности Палицын обвинялся в обширной тайной переписке с декабристами 3. Г. Чернышевым, М. П. Малютиным (племянник К. Ф. Рылеева) и И. П. Жуковым. Однако процесс провалился. Далеко не последнюю роль в исходе дела сыграло благожелательное отношение к арестованным Г. В. Розена и А. А. Вельяминова.
        И уже совсем к моменту появления Торнау в Пятигорске здесь возникло новое "дело", связанное с именем A. А. Бестужева-Марлинского и того же Н. В. Майера. В этом "деле" также упоминаются, по разным обстоятельствам, декабристы В. М. Голицын, 3. Г. Чернышев, С. М. Палицын, М. П. Малютин, В. С. Толстой и С. И. Кривцов ¹⁵⁰. Предыстория этого "дела" такова.
        В мае 1835 г. Бестужев из Екатеринодара обратился к генералу Вельяминову, которого сам он характеризовал как "отличного генерала и отличного человека", с просьбой о помощи. По получении "отчаянного письма" серьезно больного декабриста генерал, ничего не сообщив даже командующему Отдельным Кавказским корпусом, тотчас дал ему разрешение отправиться в Минеральные Воды. В Пятигорске Бестужев встретился с B. Голицыным и ставропольским своим приятелем доктором Н. Майером. Вместе с последним он поселился в одной квартире. Доктор взял на себя лечение Бестужева ¹⁵¹. И... возникло новое "дело".
        Однако обо всем этом Торнау ничего не напишет. И это очень жаль. А знал он, надо полагать, немало.
        Весьма возможно, что Торнау был слишком отвлечен планом своего предприятия, от исхода которого зависела его дальнейшая карьера. Во всяком случае, в рассматриваемое время он был занят "бумажной войной" против тех, которые "лишают средств" его, в то время как князю Шаховскому они были даны "с излишком", а между тем возложенное на Торнау поручение "во сто крат труднее, опаснее и более требует издержек" ¹⁵².
        Не задерживаясь долго в Пятигорске, где он "привел в порядок... путевые записки" ¹⁵³, Торнау едет в Прочный Окоп - резиденцию командующего правым флангом Кавказской линии. Эта крепость стояла на самом высоком месте правого берега Кубани, и через нее шел путь из Ставрополя на Лабинскую линию. Недалеко от крепости, между реками Уруп и Сагуаш (Белая), были расположены полукругом абазинские аулы Башилбай, Там, Кизилбек, Шегирей, Баг и Бракий (Баракай). За р. Сагуаш начиналась земля абадзехов, далее жили шапсуги и натухайцы. Эти адыгейские (черкесские) племена в то время не желали присоединения к России.
        У абадзехов скрывалось много выходцев из Кабарды, Кубани и других "покоренных" мест ¹⁵⁴. Эти лица, известные под названием абреков, "посвятили себя на постоянную, беспощадную войну" с царским правительством, действовали отчаянно и весьма умело. Среди них были и братья Карамурзины, "принадлежавшие к числу самых богатых и знатных ногайских князей" ¹⁵⁵. Они бежали в горы, "можно сказать, поневоле, побуждаемые к тому постигшею их тяжкою несправедливостью". "Их история...- пишет далее Торнау,- любопытна и являет... разительный пример пристрастного суда, которым позволяли себе иногда расправляться в былое время..." Словом, случилось так, что ногайские князья Карамурзины, которые прежде "честно и откровенно служили" царским властям, "так же горячо предались жизни абреков". Но Карамурзины любой ценой готовы были вернуться к прежнему положению; однако этому мешало "общее правило", запрещавшее возвращение абреков в родные места.
        Итак, положение ногайских князей Карамурзиных было совершенно аналогично положению абазинских князей Лоо. Поэтому Торнау решил на этот раз обратиться именно к первым. Он был убежден, что никто лучше их не может посодействовать ему "в открытии способа" пробиться к морскому берегу.
        Карамурзины, встретившись с Торнау в Прочном Окопе, после "длительного томительного молчания" дали клятвенное согласие. В ответ Торнау заявил: "Я еду с вами куда вы меня поведете, и в свою очередь клянусь как христианин и даю слово как русский офицер, что обещания которые я вам делаю теперь или стану делать позже будут свято исполнены русскими властями, от которых я получил назначение ехать в горы" ¹⁵⁶.
        После этого все вместе принялись составлять план своего путешествия. Тембулат, старший из Карамурзиных рассчитывал провести Торнау по горам в числе своих товарищей, не опасаясь возбудить подозрение черкесов, знавших его как неукротимого врага русских властей. Путешественники наметили свой маршрут - следовало пройти через Ахчипсу к р. Сочи (Саше), или вниз по р. Мзымте на мыс Адлер. Это был весьма трудный и рискованный путь.
        Карамурзин не мог выйти на побережье без "благовидного предлога" и без проводников. Таким предлогом могло служить, например, гласное намерение Тембулата "переселиться" в Турцию, а для этой цели необходимо было нанять судно, которое в следующем году перевезло бы его семейство в Константинополь. Для вящей убедительности он хотел повести с собой пленную абазинку для продажи туркам. Прибрежных жителей он собирался уверить в том, что до переселения ему необходимо повидаться с абхазским князем Хасанбеем Шервашидзе, для чего он и едет в Абхазию.
        Было решено изменить внешность Торнау, чтобы "замаскировать все признаки", по которым барона могли бы узнать горцы, когда-либо встречавшие его. Торнау переменили лошадь, черкеску и оружие, а шапку его украсили чалмой.
        Карамурзины уехали из крепости, где провели одну ночь. Торнау тоже покинул Прочный Окоп, чтобы "углубиться в горы незаметным образом". Через некоторое время он должен был встретиться с Тембулатом в ауле Шегирей. В день выезда из аула (Торнау пробыл здесь четыре дня) к Т. Карамурзину прибыл его аталык (воспитатель) садзский князь Мафадук Маршания со своим сыном Сефербеем. Они были приглашены Тембулатом "для совещания касательно" путешествия Торнау, "на успех которого нельзя было рассчитывать без их согласия". Мафадуку было под 90 лет, а его сыну - около 70, но оба они "сидели еще твердо на лошадях и не плошали в драке". В "партию" были включены еще несколько "доверенных лиц". Был пущен слух, что все приготовления делаются для нападения на русские укрепления.
        Но в это время в этих местах оказался известный убыхский предводитель Хаджи-Берзек-Дагомуко (Адагуа-ипа), перешедший с группой в несколько сот человек на северную сторону Главного хребта с целью напасть на башилбаевцев и, если представится случай, на русские укрепления. Т. Карамурзин отказался от его предложения принять участие в этих операциях, чем и лишил себя возможности появиться в Убыхии. Стало также известно об отражении нападения убыхов и приморских садзов на Гагринское укрепление ¹⁵⁷. Между тем Торнау намеревался проехать именно к устью р. Джубга или р. Шахе и, таким образом, осмотреть довольно значительное пространство морского побережья. Теперь же им предстояло пройти через Ахчипсу, где было несколько удобных перевалов через Главный хребет.
        Наконец 18 сентября 1835 г. путешественники тронулись в путь. Поднявшись после "неимоверных усилий" вверх по ущелью Малой Лабы, они перешли через хребет и достигли лесистого гребня, откуда им следовало спуститься в селение абхазского племени Ахчипсу, лежавшее в ущельях Мзымты. Эта тесная и опасная дорога служила для местного населения лучшей защитой с северной стороны. В местах, удобных для засады, Сефербей Маршания, чтобы избавить путешественников от неожиданных встреч с пулями, выезжал вперед и громко извещал о том, что едет Тембулат Карамурзин, а он, Сефербей, его сопровождает.
        Приезд Карамурзина в Ахчипсу, где он провел свое детство, было "довольно редким происшествием". Жители селения провожали Тембулата толпой. Все они считали себя "аталыками воспитывавшегося между ними ребенка знатной фамилии". В этом укромном уголке гор еще господствовали патриархальные обычаи.
        В "походном обществе" Торнау именовался Гассаном. Его выдавали за чеченского абрека, так как от самой Кубани до Черного моря можно было не опасаться встретить человека, говорящего по-чеченски.
        Пробыв несколько дней в Ахчипсу, путешественники отправились в сел. Чужгуча. Они переехали через р. Мзымту по висячему мосту, с большим искусством сделанному из жердей, досок и виноградных лоз, связанных верёвками (кстати, подобных мостов Торнау насчитал через эту реку пять для пешеходов и два для лошадей) Из Чужгучи они направились в сел. Чужи, лежавшее на р. Худапсы (Кудепста), а оттуда - в сел. Чуа, расположенное на р. Мце (Мацеста). Из Чуа Торнау и его спутники спустились к морскому берегу по широкому ущелью, покрытому густым лесом, и вскоре прибыли в Сочи Здесь они остановились в доме Али Ахмета Облагу. Это был самый значительный владелец от Бзыби до Шахе, ревностный мусульманин и покровитель турок, имевших здесь постоянный склад товаров. Его дом, окруженный частоколом, стоял на краю селения, расположенного вдоль р. Сочи и закрытого со стороны моря непроходимым лесом ¹⁵⁸.
        Отсюда путешественники пошли на юг, к границам Абхазского княжества. Двигаться же к Геленджику оказалось невозможным ввиду возобновившейся в это время вражды между приморскими шапсугами и их соседями. В такой обстановке никто не соглашался быть проводником. Кроме того, для предполагаемого проезда нельзя было и "предлога найти" ¹⁵⁹. Переночевав в Арт-куадже, где жили садзские дворяне Артба (Арт), путники поехали на мыс Адлер, к местному владельцу Арыдба.
        Пользуясь тем, что все внимание жителей было обращено на Карамурзина, имя которого было хорошо известно и на побережье, Торнау тщательно осмотрел долину Лиашв, открытую и плодородную, отлого спускающуюся к морю и известную еще под названием мыс Адлер (от искаженного Арыд, Арыдба). Это было очень важно для разведчика, так как "Адлерский мыс принадлежал к числу тех пунктов, которые предположено было занять непременно" ¹⁶⁰.
        От Адлера Торнау и его спутникам оставалось сделать последний переезд. Этот долгий трудный и во всех отношениях опасный переезд изобиловал памятными для разведчика похождениями. Наконец они вышли к Гагринскому укреплению. Это произошло после шести с половиной недель, проведенных в горах. Разведчик предъявил коменданту укрепления, командиру Черноморского линейного 5-го батальона, подполковнику Малинскому ¹⁶¹ предписание главнокомандующего на Кавказе.
        Участь гагринского гарнизона (около 220 человек) в то время была "очень незавидна". Горы "командовали" укреплением с трех сторон, с четвертой стороны оно примыкало к морю. Горцы "били солдат из ружей внутри Гагр, дрова и фураж доставались гарнизону не иначе как с бою". По целым месяцам солдаты питались одной солониной и хлебом, крупой и картофелем. Овощи, свежее мясо и живность считались величайшей редкостью. Здесь "женщин не существовало... о них знали только по преданию". Гагринское укрепление не имело сухопутного сообщения с другими пунктами Абхазии и получало провиант по морю лишь в определенные сроки. Положение солдат было бы еще тягостнее, если бы не огромные собаки, караулившие укрепление по ночам ¹⁶².
        Пробыв один день в Гагринском укреплении, Торнау и его спутники направились к другому укреплению - Бамбора - 8 октября. Здесь их встретили князь Михаил Шервашидзе и генерал Пацовский, которым разведчик поведал, где он был и что делал в течение своей четырёхмесячной отлучки. Свыше двух недель Торнау прожил в Бамборе. Здесь он занялся составлением своих путевых заметок. "Проехал я по берегу моря,- писал Торнау полковнику фон дер Ховену из Бамборы 8 октября 1835 г.,- небольшое расстояние... по крайней мере я успел обозреть нужнейшие места для военных действий будущего года, и что видел, так видел хорошо, теперь занимаюсь составлением описания и маршрута" ¹⁶³.
        20 октября 1835 г. Торнау наконец получил разрешение прибыть в Тифлис, и он немедленно отправился туда, находясь в пути 14 дней под проливным дождем.
        Вторая разведка Торнау дала царскому командованию ценные сведения о новом районе - участке побережья от Гагры до р. Сочи. Они были изложены в его рукописи, состоящей из трех частей: "Описание части восточного берега Черного моря от реки Бзыба до реки Саше" (25 ноября 1835 г.), "Описание дороги по берегу Черного моря от укр. Гагры до устья реки Саше" и "Подробное описание поездки с линии через хребет Кавказских гор и по берегу Черного моря от Сочи до р, Бзыба, в сентябре месяце 1835-го года" (26 ноября 1835 г.). Эти записи Торнау в основном содержат сведения военно-топографического характера. Но, несомненно, важное научное значение (топонимика и пр.) имеет его "Карта части восточного берега Черного моря", охватывающая главным образом район путешествия Торнау в 1835 г. (чертеж топографа Алексеева) ¹⁶⁴.
        В Тифлисе Торнау был принят с почестями. Были "ласково" встречены и проводники разведчика, которым барон Розен объявил "полное прощение" и "осыпал" их подарками. Однако, когда речь зашла о возвращении аула Карамурзина, переселенного с Кубани в Саратовскую губернию, главнокомандующий стал колебаться: подобного примера не было еще на Кавказе. Разумеется, Карамурзин отважился провести Торнау с условием, что все прошлое будет забыто и ему возвратят родовой аул. Торнау же, основываясь на данном ему праве, согласился с этим условием и поручился за точное его исполнение "именем правительства и собственной честью".
        Между тем гражданская канцелярия, куда дело поступило на рассмотрение, в своем "бюрократическом воззрении" нашла непреодолимые препятствия к исполнению указанного обещания. Карамурзину стали предлагать другие награды. Но он отказался от всего, заявив, что взялся за дело барона Торнау только для того чтобы своим детям возвратить "потерянное им через бегство родовое достояние".
        В свою очередь, Торнау требовал от кавказского командования буквального исполнения всего обещанного им Карамурзину. Он просил суд взыскать с него, если он превысил данное ему право, а также хлопотал о позволении ехать в Петербург и "повергнуть все на личный суд" Николая I. Но "доброжелательный и в высшей степени рассудительный" Розен наконец должным образом оценил причины, побуждавшие молодого офицера к такой настойчивости, и выпросил у императора разрешение возвратить Карамурзину его аул. Тембулат дал слово никогда не забывать того, что сделал для него Торнау. И действительно, как увидим ниже, через два года после описываемых событий гордый горец доказал, что умеет помнить добро и быть благодарным ¹⁶⁵.
        В Тифлисе Торнау встретил еще одно препятствие, преодолеть которое оказалось невозможным. Он тщетно доказывал ненужность учреждения на кавказском побережье Черноморья линий небольших укреплений, считая, что они не только не способны блокировать берег, но, напротив, сами находятся в постоянной блокаде. И действительно, события 1840 г. ¹⁶⁶ и Крымская война 1853-1856 гг. подтвердили его мнение относительно Черноморской береговой линии ¹⁶⁷.
        Так закончились первое и второе путешествия Ф. Ф. Торнау ¹⁶⁸. Николай I, "обратив особое внимание" на его "труды", приказал, "чтобы и на будущее время разъяснение вопросов, относящихся до правого фланга Кавказской линии", было поручено именно Торнау, а не кому-либо другому ¹⁶⁹.
        В 1836 г. "тайное обозрение" морского берега уже от р. Сочи до Геленджика было поручено именно Торнау благодаря "приобретенной им опытности в обращении с горцами и познанию обычаев и характера сих племен" ¹⁷⁰.
        Торнау решил проникнуть на побережье опять через Главный Кавказский хребет, а не по береговой дороге. Вместе с Т. Карамурзиным, когда тот еще находился в Тифлисе, Торнау составил план предстоящего путешествия. Ногайский князь хотя и не мог быть проводником, но должен был принять косвенное участие в предстоящем деле, склонив своего приятеля кемиргоевского владетеля Джамбулата Айтеки оказывать содействие Торнау в его намерениях. Однако Федору Торнау было поручено в "самых лестных выражениях" предпринять путешествие к черкесскому берегу с проводниками по маршруту, предложенному генералом Г. X. Зассом, советам и наставлениям которого он должен был следовать. Положение, в которое поставили разведчика, не позволило ему отказаться от предстоящего путешествия, хотя он и предвидел, что "оно не может иметь полной удачи" ¹⁷¹.
        Так или иначе, в мае 1836 г. Торнау выехал из Тифлиса в Минеральные Воды, где провел все лето. Ему надо было прежде всего отрастить бороду, без которой он не смел показываться в горах. В конце августа Торнау по требованию генерала Засса переехал в Прочный Окоп, где занял ту же комнату, где жил год назад. Вскоре ему были представлены его будущие проводники. Это были абреки из "беглых кабардинцев" ¹⁷² князь Аслан-Гирей Хамурзин ¹⁷³, хаджи Джансеид и Асланбек Тамбиев. Тембулата Карамурзина Засс отстранил от этого дела и не советовал Торнау даже видеться с ним. Все это делалось под видом личного участия к Торнау, а "в сущности из мелкого честолюбия".
        Надо сказать, что на Торнау Хамурзин сразу произвел неблагоприятное впечатление: "Сквозь его тихий и медленный разговор, сквозь полузакрытые глаза и сдержанные движения проглядывала кошачья натура тигра, прячущего когти". А Тамбиев - человек исполинского роста, с незлобным, но глупым лицом. Один Джансеид - "действительно замечательный человек по своему уму и по храбрости" ¹⁷⁴.
        Все трое жили у абадзехов и, подобно Т. Карамурзину, изъявляли готовность "покориться" и перейти на Уруп, если им будут возвращены их крестьяне, захваченные царскими войсками, когда они сделались абреками. Проводникам было объявлено: чтобы заслужить "царскую милость", они должны проводить Торнау к берегу Черного моря.
        Генерал Засс, которому Торнау высказал сомнения пn поводу будущих своих "сподвижников", начал уверять его в противоположном. Он клялся, что готов сам ехать с ними куда угодно. Хотя генерал и не смог рассеять сомнения разведчика, но положение обязывало его отправиться в путь в сопровождении указанных лиц.
        Таким образом, генерал Засс, воспользовавшись правом самому снабдить разведчика проводниками в предстоящем путешествии по земле "непокорных черкесов", как выяснилось впоследствии, "беззащитно отдал" русского офицера в руки "самых отъявленных разбойников, сперва их обманув" ¹⁷⁵.
        Дорога Торнау и его спутников лежала через землю абадзехов к устью р. Шахе и далее - по берегу моря - до самого Геленджика, где он должен был якобы отыскать турецкое судно для путешествия в Мекку. Из Прочного Окопа Торнау намеревался переехать в Чанлыкское укрепление, где ему надлежало встретиться с Джансеидом. Уже известный нам абазинский князь Мамат-Кирей Лоо согласился сопровождать Торнау в качестве переводчика. Это был человек "хитрый и энергичный, красавец и отличный наездник" ¹⁷⁶.
        30 августа 1836 г. Торнау и Мамат-Кирей Лоо переехали с Кубани на Чанлык, несмотря на опасность подобного путешествия: самым сложным было "оставить незаметным образом русскую границу". В Вознесенском укреплении они двое суток прождали Тамбиева и Джансеида, а затем все вместе отправились к абадзехам. Путешественники прибыли в маленький аул, расположенный на р. Вентхуве (приток Белой), в дом Джансеида.
        По богатству абадзехи ставили этого человека в один ряд с "самыми зажиточными людьми". Кстати, Джансеид ушел из Кабарды с одной лошадью и ружьем. Он добыл свое состояние "собственными трудами, разумеется, не плугом и не топором, а с шашкою в руках". Семидесяти лет, весь покрытый ранами, он не знал усталости, "скакал на выстрелы, где бы они ни послышались, и в деле, всегда впереди, увлекал своим примером самых робких" ¹⁷⁷.
        Аслан-Гирей присоединился к путешественникам 8 сентября. Ловкий и внимательный Джансеид в продолжение всего этого времени успел дать мыслям разведчика "совершенно другое направление" - внушить ему полное доверие к себе и к своим товарищам. Ночью того же дня они оставили дом Джансеида и через несколько часов приехали в аул Аслан-Гирея, населенный "беглыми кабардинцами". В это же время сюда съехалось много "гостей", большей частью из абадзехских "старшин". Торнау и Мамат-Кирей Лоо находились в отдельном помещении, почти взаперти. Гости и хозяин весь день о чем-то толковали.
        В ночь с 9 на 10 сентября путешественники покинули дом Аслан-Гирея. Луна бросала яркий свет на дорогу, извивающуюся над крутым берегом р. Курджипсе, впадающей в Белую в трех верстах от Майкопа. Часа полтора они ехали, не встретив ни души. Но при выезде на одну из небольших полян, перерезавших дремучий лес, перед ними появились два всадника. Один из них назвал Мамат-Кирея Лоо по имени. Немного погодя кто-то набросился на Торнау сзади и молниеносно стащил его с лошади. С разведчика сорвали оружие, заломили ему руки назад и связали их. Оглянувшись, Торнау увидел несколько вооруженных людей, готовых выстрелить в него в упор. Сопротивляться было бессмысленно.
         "Всем понятно,- писал Торнау впоследствии,- если в голове мелькнула мысль о смерти... В двадцать шесть лет нелегко расставаться с жизнью; но раз пришёл конец, и я хотел расстаться с нею, как следует русскому солдату. Сохраняя глубокое молчание, я смотрел на луну" ¹⁷⁸. Торнау услышал сзади себя свист. В ответ раздался свист из леса. Вскоре послышался конский топот. Перед Торнау остановился Мамат-Кирей Лоо, бледный как полотно.
        - Что прикажешь делать? Пропадать с тобою? - проговорил он едва внятным голосом.- Оглянись, и ты поймешь. Торнау машинально оглянулся. Четыре ружья метили Мамат-Кирею в грудь.
        - Что прикажешь делать? - снова заговорил он.- Одно слово, одно движение в твою пользу - и меня убьют. На русскую сторону не смею идти: генерал не поверит, что я не знал об измене, и прикажет меня повесить.
        Как выяснилось впоследствии, на совете в доме Аслан-Гирея было решено схватить Торнау, а Мамат-Кирея Лоо убить, чтобы он не помешал делу. Но один из злоумышленников, некий Тума Тембот, вступился за Мамат-Кирея; тогда от него потребовали поруки в том, что Мамат-Кирей не станет мешать заговору.
        - Помощи ты не можешь мне оказать, а погибать незачем. Насчет твоей судьбы, когда ты явишься к генералу, будь покоен. Я уверен, что ты не знал об их измене, дам тебе письмо в доказательство твоей невиновности ¹⁷⁹.
        Эти слова обреченного Торнау еще больше возвысили его в глазах горца. Затем заговорщики спросили через Мамат-Кирея, какой за Торнау будет выкуп.
        - Выкуп? Никакого! - ответил Торнау. Мамат-Кирей Лоо отказался переводить, упрашивая пленного не сердить горцев. Но Торнау настаивал.
        - Посмотрим! - ответили они.- Теперь нечего рассуждать, пора ехать.
        У Торнау отняли 700 рублей ассигнациями, золотые часы, лошадь с седлом, полное черкесское вооружение. Тума Тембот увез Мамат-Кирея в одну сторону, а Торнау, связав ноги ремнем,- в другую, вниз по Курджипсе. Около часа ехали они не говоря ни слова, потом остановились перед низенькой плетеной избушкой. Торнау сняли с лошади и ввели в нее. Это была кунацкая (гостиная) Асланбека Тамбиева. Таким образом, Тамбиев счел более выгодным для себя задержать разведчика и получить за него от русского правительства выкуп.
        Отношение к Торнау было довольно вежливым, поскольку он был схвачен не в открытом бою, т. е. считался не обыкновенным пленником, а "гостем поневоле". Следовательно, соблюдались правила гостеприимства, предписывавшие беречь гостя, переступившего порог дома. Тем не менее можно себе представить, в каком состоянии провел Торнау первую ночь в плену. Мысли теснились в голове: он искал выхода из создавшегося положения и не находил. Тамбиев ночевал вместе с "гостем". Он отобрал у него вещи и спрятал их у себя в изголовье, а раб по имени Бечир не спал всю ночь - возился около огня и смотрел на барона бессмысленными глазами.
        На следующий день Торнау кормили, как настоящего гостя. Асланбек даже церемонился, беспрестанно извинялся за недостаточно пышные блюда. Улучив момент, он осведомился о возможном размере выкупа. Но получил прежний ответ: "Ни одного целкового". Тем не менее хозяин не переставал мечтать о богатом выкупе за русского потомственного дворянина.
        На четвертый день Торнау был подвергнут тяжкому испытанию: на него надели массивные цепи. Хозяин собирался уехать из дому на несколько дней.
        Генерал Засс, узнав о случае с Торнау, заявил, что ни одного золотника не даст в качестве выкупа. Тамбиев вернулся домой в самом дурном расположении духа. Спустя же несколько дней в ауле поднялся какой-то переполох и все его обитатели переселились в другое место. Это было в октябре. В ноябре и декабре генерал Засс тревожил абадзехов уже беспрестанными набегами.
        Торнау усиленно караулили. Цепь была протянута через стену в примыкающее к ней помещение хозяина. К тому времени Торнау успел серьезно переболеть. Ходил он в лохмотьях, а обуви у него уже давно не было.
        В конце декабря 1836 г. в аул, где находился Торнау, приехал Аслан-Гирей и Джансеид. Они приветствовали Торнау не как пленного, а как гостя, и привезли ему полученные от Засса - через Карамурзина - табак, чай, сахар и шубу, в чем Торнау весьма нуждался. К вещам была приложена записка, составленная на немецком языке. Генерал призывал барона проявить терпение, обещая употребить все средства к его освобождению, и советовал ему не отнимать у своих "хозяев" надежду на хороший выкуп. Однако убеждения и угрозы, с помощью которых Аслан-Гирей и другие старались принудить Торнау писать генералу и просить его о выкупе, называя весьма крупную сумму, не имели успеха.
        В январе 1837 г. в аул приехал Карамурзин с тем же Джансеидом. Свидание с ним доставило Торнау "первую радостную минуту" в его заточении. Душевная благодарность и непритворная дружба горца тронули русского офицера до глубины души. Они обнялись, как братья. Джансеид же начал с объяснения обстоятельств завязки в драме Торнау. По его рассказу, зачинщиком всего дела был Тамбиев, который вовлек в него Аслан-Гирея, а он, Джансеид, вынужден был идти за ними обоими. Затем Торнау вместе с Карамурзиным и Джансеидом начал строить "удобоисполнимые" планы своего освобождения. Торнау изложил их в письме к главнокомандующему Розену, которое Тембулат Карамурзин должен был повезти в Тифлис.
        Торнау не терял времени даром. У него была возможность "вполне изучить" быт кабардинцев (в данном ауле насчитывалось около 100 семейств). Но положение его целиком зависело от хозяина, который в выкупе за Торнау видел последнее средство поправить свое бедственное состояние. Смерть или бегство пленника одинаково угрожали Тамбиеву окончательным разорением.
        Между тем от Карамурзина не было никаких известий. Это тревожило и Тамбиева. Торнау сковали, и он пробыл в таком положении около трех недель, не имея возможности даже отойти от постели. Наблюдение за пленным усилилось. Сам хозяин по нескольку раз за ночь вставал и с оружием в руках осматривал окрестности дома.
        В одно прекрасное майское утро Торнау "погрузили" на арбу и повезли по дороге, ведущей из леса на р. Курджипсе. За ними следовала другая арба, с семейством Тамбиева, который решил переселиться в аул абадзехского старшины Даур-Алим-Гирея и отдать себя под его "покровительство". Аул Даур-Алим-Гирея лежал среди лесов, между реками Курджипсе и Пшеха.
        Дело было в том, что барон Розен обещал "беглым кабардинцам" вернуть крестьян, если они выдадут пленного офицера, безоговорочно "покорятся" России и перейдут жить на Уруп, на что Аслан-Гирей и Джансеид были согласны. Тамбиев же, опасаясь жить вблизи русских и подозревая во всем этом обман, заупрямился и решительно объявил, что не отступит от Торнау, пока принадлежащие ему крестьяне или "равная их ценности сумма денег" не будут находиться в его руках здесь, в Абадзехии.
        Даур-Алим-Гирей, по мнению Торнау, оказался порядочным человеком. У себя в доме он не хотел видеть в русском офицере ни врага, ни пленного, а только гостя из дальней страны. "К чести горцев могу сказать,- пишет Торнау,- что кроме Тамбиева, подвергавшего меня из жадности к деньгам действительно трудно переносимым мучениям, надеясь этим способом добиться своей цели, все они, не исключая убыхов и шапсугов, нарочно приезжавших, чтобы видеть меня, обращались со мною не только вежливо, но даже старались оказывать услуги..." ¹⁸⁰.
        По-прежнему опасаясь, что Торнау уйдет или его выкрадут, Тамбиев построил для него что-то вроде деревянной башни. Это было темное сырое помещение. Опять Торнау по целым неделям должен был лежать, и только иногда снимали цепь. Добыв огрызок карандаша, Торнау рисовал на стенах (о бумаге нечего было и думать) все, что приходило ему на ум. Потом он занялся резьбой палок из кизилового дерева. Строгий закон заставлял женщин держаться от него в отдалении. А доверчивые дети стали близко подходить к пленнику; некоторые из них даже начали учить его черкесскому языку. Торнау внимательно наблюдал жизнь горцев. Впоследствии он особо подчеркивал такой отвратительный факт, как работорговля: "Турки, доставлявшие горцам разный товар, не меняли его иначе как на девушек и на мальчиков", а местные феодалы охотно шли на это ¹⁸¹.
        Вскоре от командующего войсками на Кавказской линии генерала А. А. Вельяминова, которого Торнау называет своим "искренним благожелателем" ¹⁸², пришли офицеры-черкесы Шан-Гирей-Абат и Тлекес Тамбиев. Они предложили Асланбеку Тамбиеву выдать Торнау добровольно и явиться с повинной к Николаю I, которого в это время ожидали на Кавказе. Генерал при этом требовал от "беглых кабардинцев" полной покорности. Однако Асланбек отклонил и это предложение. Он заявил, что если через шесть недель не будут присланы деньги, то барону "аккуратно" снесут голову и отошлют ее русским. "В таком случае не забудьте посолить голову: время жаркое, может испортиться",- ответил Торнау. Асланбек побагровел от злобы.
        Между тем Абату удалось передать Торнау записку генерала А. А. Вельяминова, где говорилось: "Не имея возможности освободить Вас другим способом, разрешаю Вам самому назначить за себя выкуп и переговорить об этом деле с захватившими Вас людьми через посланных мною..." На обороте записки Торнау ответил: "Выкуп считаю невозможным. Чем более будут предлагать, тем больше станут требовать. Человек в цепях не может назначить, чего он стоит, поэтому отказываюсь от предоставленного мне права. Не хочу показаться малодушным в глазах Вашего Превосходительства. При совершенно потерянном здоровье я ничего не стою, потому что ни к чему более не годен" ¹⁸³.
        Между прочим, этот ответ каким-то образом сделался гласным и был напечатан в английской газете "Таймс", пока его автор находился в плену.
        На этом закончились переговоры. Тамбиев был страшно зол. Он отказался снять с Торнау цепи, скверно кормил его и постоянно бормотал: "Гяур бзагэ" (злой гяур).
        Вскоре Николай I из Геленджика отправил флигель-адъютанта Хан-Гирея сказать "беглым кабардинцам", что он повелел наконец выкупить Торнау, если они умерят свои требования. В ответ те изъявили согласие сделать "уступку" - взять столько золота, сколько в пленнике окажется веса. Однако царское правительство, щедро наградившее Торнау чинами и орденами, не пожелало заплатить крупный денежный выкуп за своего разведчика, хотя "высочайше" и было "повелено" уведомить барона Розена "о непременной воле" царя принять "всевозможные меры к освобождению" Торнау из плена ¹⁸⁴.
        Оставалось думать только о бегстве. И в мае 1837 г. Торнау, сговорившись с другим пленным - казаком, предпринял первую попытку к побегу. Запас продуктов и обувь он раздобыл через дочь Даур-Алим-Гирея. Эта девушка, по имени Аслан-Коз, прониклась даже нежной любовью к Торнау. Последний мог пользоваться также услугами пленницы Марии - служанки Алим-Гирея, схваченной у русских лет восемь назад. Однако казак, у которого хранились продукты, не явился в условленное место. Торнау пытался самостоятельно пробраться на Кубань, двигаясь только по ночам. Он пробовал есть листья, травы и коренья. Пятеро суток странствовал Торнау таким образом. Но вскоре голод стал его мучить, а истерзанные босые ноги начали пухнуть. Торнау приходилось встречаться и с волками. В конце концов на берегу какой-то речки на него набрели два конных абадзеха, которые задержали бежавшего и привезли его в свой аул. Торнау пытался через новых "хозяев" связаться с определенным лицом, обещая вознаграждение за свое освобождение. Однако, испугавшись мщения, они решили выдать свою "добычу" Тамбиеву, люди которого приехали за пленником через несколько дней.
        Торнау снова посадили в прежнюю избу, где вместе с ним на этот раз поместили пленного ногайца. Трое караульных каждую ночь спали в домике у самого порога. Однако Аслан-Коз и Мария не упускали случая принести Торнау что-нибудь съестное. Пленник с самого начала заявил, что он все равно уйдет, и немедленно принялся за дело. Распилив за 18 дней камнем звено в цепи, Торнау вместе с ногайцем однажды ночью снова бежал. За шестеро суток они достигли р. Сагуаш, в которой беглецы, не умея плавать, чуть было не утонули. Но вскоре они наткнулись на ожидавшую их засаду (Алим-Гирей, Тамбиев и др.): следы на берегу Сагуаша выдали их.
        По возвращении в аул пленники заняли свое старое помещение. Ногайца приковали исправленной цепью, а Торнау наложили оковы на ноги. Затем для последнего построили крепкий бревенчатый дом; караулили его по-прежнему три человека. В заточении Торнау мог только лежать или сидеть. Всю одежду, за исключением рубашки и шаровар, у него отняли. Кроме оков на ногах его еще "приковали за шею". В таком положении - без движения, без занятия, без света, почти без свежего воздуха и, самое страшное, без надежды на освобождение - он находился около трех месяцев.
        Известному немецкому исследователю и путешественнику Августу Гакстгаузену летом 1843 г. в Тифлисе в салоне командира Отдельного Кавказского корпуса А. И. Нейдгарта рассказывали, что, когда Федора Торнау заковали в тяжелые цепи и он стал жаловаться, то ему заявили: "Если б ты был женщина, мы бы отдали тебя под стражу женщин, но ты храбрый муж, а муж претерпевает рабство лишь в цепях" ¹⁸⁵.
        Однажды в аул прибыл Тембулат Карамурзин, который вот уже более года безуспешно старался освободить пленника. Он уговорил Тамбиева согласиться на выкуп в 12 тыс. руб., обещая добыть их у родственников Торнау и уверяя абрека, что от правительства совершенно нечего ждать, так как оно окончательно отказалось от узника. Тембулат требовал, чтобы его допустили переговорить с Торнау. Это была "наружная оболочка дела". В действительности же Карамурзин намеревался увезти Торнау, а после этого судиться или драться с Тамбиевым. Но для этого надо было сперва вырвать Торнау из заточения и перевезти к Джансеиду, приятелю Тембулата. Болезнь, якобы угрожавшая Торнау смертью накануне его "выкупа", служила к тому хорошим поводом: Тамбиев по своей бедности не имел возможности поддержать здоровье своего "драгоценного" пленника. Перспектива выкупа с новой силой пробудила в Тамбиеве все его прежние надежды и опасения, а Торнау должен был довершить дело, притворившись совсем больным. Чтобы еще более усыпить бдительность Тамбиева, Торнау передал Карамурзину открытое письмо, адресованное "своим родственникам" в России, в котором просил выкупить его, не жалея денег. Вскоре "опасно больного" пленника перевезли в богатый дом Джансеида, где он "нашел все удобства для жизни".
        Как-то Джансеид отправился в набег на русскую границу. Вечером 9 ноября 1838 г., после ужина, жена хозяина вызвала к себе человека, караулившего Федора Торнау. Крепкая буза, которой его напоили, погрузила его в непробудный сон. Вскоре был подан условный сигнал, и Торнау вышел за дверь. Его поджидал Тембулат Карамурзин. Торнау быстро переодели и вооружили, и друзья поскакали в Вознесенское укрепление. (Между прочим, Торнау, по его словам, был вырван из плена "без воли и ведома" генерала Засса ¹⁸⁶.) Пробыв здесь всего несколько часов, Торнау и Тембулат отправились на Кубань в сопровождении взвода пехоты и сотни казаков.
        Тамбиев, узнав о бегстве Торнау, собрал несколько десятков человек и погнался вдогонку, но скоро потерял след. Раздосадованный неудачным поиском, он бросился на Уруп, где захватил шесть рабов и несколько десятков лошадей, принадлежавших Карамурзину, который не переселился на Кубань для того только, чтобы иметь возможность бывать у абадзехов и добиваться освобождения Торнау.
        Торнау находился уже за Кубанью, вне всякой опасности, и мог сказать, что он действительно свободен. Плен его длился ровно два года и два месяца: в ночь с 9 на 10 сентября 1836 г. его схватили на берегу Курджипсе, в ночь же 9 на 10 ноября 1838 г. Тембулат Карамурзин увез его от Джансеида.
        Прибыв в Прочный Окоп 11 ноября 1838 г., Ф. Ф. Торнау поспешил в Ставрополь. На Кавказской линии после смерти А. А. Вельяминова весной 1838 г. командовал (до 1842 г.) П. X. Граббе (1789-1875), которого Торнау называл русским Баярдом ("рыцарь без страха и упрека") и под началом которого Торнау получил первое боевое крещение в 1829 г. при взятии турецкого г. Рахова. В "доме у него и в тесном кружке" "изнурённый" Торнау нашел "самый ласковый прием и нравственно мог отдохнуть" ¹⁸⁷. И это естественно.
        П. X. Граббе - личность примечательная: бывший член Союза благоденствия, участник Отечественной войны 1812 г. и русско-турецкой войны 1828-1829 гг. В момент же встречи с Ф. Ф. Торнау он был в числе передовых военачальников Кавказской армии, находившихся в оппозиции к реакционному генералу Е. А. Головину. Головин был одним из активных участников подавления восстания декабристов, а в 1838-1842 гг.- вдохновителем гонений на политических ссыльных, когда "шпионаж на Кавказе принял эпидемический характер". Более того, Граббе в это время как раз находился в состоянии "активной войны" с главкомом и его штабом. Декабрист А. Е. Розен, характеризуя Граббе, подчеркивал, что он - "один из тех редких людей, который во всю жизнь в различных и очень трудных обстоятельствах никогда не изменял строжайшим правилам честности и благородства" ¹⁸⁸.
        Не случайно поэтому, что не только люди типа Федора Торнау, но и декабристы находили "прибежище" и покровительство у таких людей, как А. А. Вельяминов, Н. Н. Раевский (друг А. С. Пушкина, деятель декабристского круга, сын знаменитого героя Отечественной войны 1812 г.), П. X. Граббе и др. Так, рассказывает декабрист Н. И. Лорер, при первом же свидании с вновь прибывшей группой декабристов в 1837 г. А. А. Вельяминов ¹⁸⁹ предупреждал их: "Помните, господа, что на Кавказе есть много людей в черных и красных воротниках, которые следят за вами и за нами" ¹⁹⁰. Как свидетельствует и Г. И Филипсон, Вельяминов обращался с декабристами "учтиво, ласково и не делал никакого различия между ними и офицерами" ¹⁹¹.
        Нелишне в связи с этим заметить, что, например, А. А. Бестужев-Марлинский, откомандированный в августе 1834 г. рядовым в расположение генерала Вельяминова в Ставрополь, свободно обедал у своего начальника. Причем "это правило распространялось" и на некоторых других "разжалованных в солдаты" ¹⁹². Выше уже говорилось о той помощи, которую оказал Вельяминов Бестужеву, когда тот весной 1835 г. серьезно заболел. Вельяминов не мог не симпатизировать прославленному писателю хотя бы потому, что сам был весьма начитанным человеком и страстно любил художественную литературу. Отсюда и понятно, почему в свое время, а именно в 1825 г., А. С. Грибоедов сблизился с Вельяминовым, личностью "прекрасных сведений", и считал это "прекраснейшим открытием достойного человека" ¹⁹³. Кстати, А. А. Вельяминов, этот "умный и проницательный" человек, знал Кавказский край, "как никто другой, и его нельзя было обольстить реляциями, как бы мастерски они ни были написаны" ¹⁹⁴.
        Таким образом, на Кавказе сложились очень своеобразные условия, особенно в 1837 г. Николай I и главнокомандующий держали под надзором не только разжалованных декабристов, но и командиров войск, благосклонно относившихся к "злоумышленникам" ¹⁹⁵.
        Именно по этой причине ко времени появления Торнау (1838 г.) уже не было на Кавказе ни Г. В. Розена, ни В. Д. Вольховского. Как известно, в 1837 г. "венценосный палач" посетил Кавказ и остался весьма недоволен положением дел в крае. Были отстранены тогда и некоторые другие неугодные офицеры. Уж слишком стало явным сочувственное отношение этих лиц к ссыльным вольнодумцам, тем более "дружеские связи Вольховского с декабристами" ¹⁹⁶. Торнау знал, конечно, и то, что сам Вольховский принадлежал к декабристскому кругу, состоял когда-то членом тайных обществ, а на Кавказ был "переведен" именно как находившийся "на замечании".
        Торнау очень огорчило, что Вольховского и Розена уже не было на Кавказе и что вместе с ним уехали почти все старые товарищи. Одним словом, "тифлисская военная семья... разлетелась во все стороны пространной России" ¹⁹⁷.
        В Ставрополе Торнау задержался: у него открылась рана, полученная им в 1832 г. в Чечне. За это время он подружился еще с одной интересной семьей. Это был дом "доброго и честного" командира Моздокского казачьего полка Баранчеева, у которого по вечерам собирался "избранный кружок" кавказских офицеров. Здесь опять можно было встретить "памятью, умом и знанием богато наделенного" доктора Н. В. Майера и декабристов А. И. Одоевского, С. И. Кривцова, В. Н. Лихарева, М. М. Нарышкина, П. П. Коновницына, А. И. Черкасова и С. М. Палицына - "все люди умные и отменно хорошие" ¹⁹⁸.
        Но в Ставрополе было и другое "общество". Здесь сосредоточивалось тогда военное и гражданское управление обширного Северокавказского края. В Ставрополе жил командующий войсками Кавказской линии и Черноморья. Здесь составлялись планы экспедиций в горные районы, раздавались места и награды. Каждую весну город наполнялся военными, желавшими принять участие в экспедициях и походах. "Одни искали сильных ощущений, другие-дешевых отличий, третьи, меньшинство, хотели практически научиться военному ремеслу" ¹⁹⁹. Но в целом это были люди, "без лести преданные" российскому монарху, который в январе 1839 г. грозно требовал выяснить: "Кто осмелился пропустить портрет Бестужева в альманахе Смирдина ²⁰⁰ "Сто русских авторов"?"²⁰¹.
        После получения известия об освобождении Торнау из плена Николай I "повелеть соизволил... по отобрании от него на Кавказской линии всех нужных сведений о положении горских народов" ²⁰², среди которых разведчик находился столь длительное время, прислать его в Петербург для отдыха и личных объяснений, выдав ему жалованье за время пребывания его в плену. Федор Торнау добился разрешения привести с собой в столицу Тембулата Карамурзина, которому также были выданы деньги - 500 руб. ассигнациями ²⁰³.
        На пути в Петербург Торнау встречался со своими бывшими кавказскими начальниками - Вольховским в Ельце и Розеном в Москве. Первый ехал из Динабурга ²⁰⁴, где он командовал бригадой, в родную Полтавскую губернию на гражданскую службу, на должность председателя "гражданской палаты" (здесь он вскоре умер). Бывалый генерал очень советовал молодому офицеру не возвращаться более на Кавказ. Но Торнау не послушал его "опытного совета" и потом раскаялся, когда в "сороковом году" "без проку и без пользы, потеряв здоровье в Черноморской береговой экспедиции, должен был выехать из Крыма полуживой и, наверное, умер бы без рациональной помощи", оказанной ему доктором Н. В. Майером ²⁰⁵. Старик Розен, уже разбитый параличом, обрадовался, увидев Торнау живого, и со слезами на глазах просил извинить его за то, что не вполне доверился ему некогда, отнюдь не полагая, что это приведет к таким последствиям ²⁰⁶.
        По словам Ф. Торнау, император "свыше ожидания" оценил его "слабые заслуги". Щедро наградил он и Карамурзина. "За исследование совершенно неизвестных до сих пор частей Кавказа" Торнау удостоился ордена св. Владимира 4 ст. и звания капитана ²⁰⁷. Карамурзин же, миновав сразу два низших чина, получил поручика и св. Владимира 4 ст., а также единовременное пособие и пожизненную пенсию в полторы тысячи рублей ²⁰⁸.
        Однако, писал Торнау, "не все одинаково смотрели на мое дело, не от всех удостоились мы с Карамурзиным равно поощрительного приветствия" ²⁰⁹. Например, исполняющий должность генерал-квартирмейстера Шуберт, непосредственный начальник Торнау, встретил его "с радушною важностью". А военный министр А. И. Чернышев и "всесильный при дворе" ²¹⁰ граф Т. К. Клейнмихель "удостоили" выразить ему "свое одобрение, не переступая, однако, за пределы формальной служебной внимательности" ²¹¹. Генерал Филипсон впоследствии и вовсе скептически отнесся к "предприятию" и Торнау; и его предшественников. Он даже считал, что это было показателем слабого знания края и "странным приемом" сбора материалов ²¹².
        Интересно сообщение Торнау о поведении Тембулата Карамурзина в Петербурге: "Замечательно красивый вид этого статного закубанца с первого взгляда располагал в его пользу. Благодаря ловкому обращению, которому он на первых же порах себе усвоил, приноравливаясь к требованиям дотоле ему совершенно незнакомого общества, его стали возить из дома в дом, угощать.., наделять разными подарками... Карамурзин из Россия повез на Кубань два сундука, туго уложенных разными вещами, которые ему были подарены моими знакомыми, а нередко и совершенно мне незнакомыми людьми" ²¹³.
        Торнау, "повинуясь приказанию военного министра", сразу же принялся за работу и уже в феврале 1839 г. представил записки "Журнал плена" и "Краткий обзор горским племенам, живущим за Кубанью и вдоль восточного берега Черного моря, от устья Кубани до устья Ингура" ²¹⁴.
        Напрасно думал Торнау, что собранные им сведения, "не встретив единомыслия", безвозвратно канули "в пучину архивного забвения". Напротив, данными Торнау чисто военного значения царское командование воспользовалось при организации Черноморской береговой линии в 1837-1840 гг., когда на кавказском побережье был возведен ряд укреплений, отрезавших непокорные абхазские, убыхские и черкесские племена от морского берега. Немалое значение имели данные Торнау и для проведения военных экспедиций в горных районах края в начале 60-х годов, которые завершили присоединение Западного Кавказа к России (1864 г.). Но вместе с тем в указанных материалах, как уже подчеркивалось, содержатся сведения, весьма ценные в научном отношении.
        После своих приключений в 1836-1838 гг. Торнау уже больше не рисковал отправляться в разведку, хотя и продолжал службу на Кавказе в качестве штабного офицера. Летом 1839 г. он побывал под Москвой и в Минеральных Водах, а осенью вернулся в Тифлис. Однако, как отмечалось выше, "много нового... там ожидало" его: "умный и честный, хотя для правителя такой страны, как Кавказ, слишком добродушный", Г. В. Розен лежал в Москве, разбитый параличом; В. Д. Вольховский, "горячий защитник" Торнау, "в немилости доживал последние часы своей жизни" председателем Полтавской гражданской палаты, а "горой... стоявший" за Торнау полковник X. X. фон дер Ховен, который из-за него даже хотел стреляться с генералом Зассом, занимал скромную должность в далекой Сибири. Более того, въезжая в Пятигорск, Торнау узнал, что он больше не числится в Кавказском корпусе, а откомандирован в Новгородскую губернию, в гренадерский корпус. Однако новый корпусный командир, генерал Головин, узнав, что Торнау откомандирован с Кавказа не только вопреки его желанию, но и "противно высочайшей воле", приказал отменить такое "неблаговидное распоряжение" ²¹⁵.
        Итак, Торнау "не миновал... неизбежною бедою" ему "грозивших берегов Черного моря", куда он прибыл весной 1840 г. Он был назначен в войска генерала Н. Н. Раевского, действовавшие на побережье Западного Кавказа. ²¹⁶
        Надо сказать, Торнау, как уже упоминалось, был невысокого мнения о Черноморской береговой линии, укрепления которой "не давали другого проку, кроме напрасной траты людей и денег". Еще в тот период на вопрос Николая I о значении этой оборонительной системы Торнау дал такую характеристику: "Боюсь... что береговая линия не оправдает ожиданий Вашего Величества. Укрепления малы, гарнизоны слабы, изнурены болезнями, едва в силах обороняться от горцев, которых не они, а которые их держат в постоянной блокаде. Кроме того, в случае европейской войны при появлении в Босфоре любого неприятельского флота окажется необходимым снять всю линию; в горы гарнизонам нет отступления, и ни одно укрепление не в силах выдержать бомбардировки с моря" ²¹⁷. Кстати, так оно и получилось во время Крымской войны.
        В мае и июне 1840 г. Торнау принимал участие в операциях войск Черноморской береговой линии, в частности при вторичном занятии отрядом начальника линии Н. Н. Раевского устьев рек Туапсе и Псезуапе и ряда укреплений и фортов (Вельяминовское, Лазаревское и др.). В отряде было много "разжалованных", в том числе и декабристов. В 1838-1839 гг., например, в части этого соединения были направлены ссыльные декабристы А. Одоевский, Н. Лорер, М. Нарышкин, В. Лихарев, В. Толстой, А. Черкасов, Н. Загорецкий и др. В 1838 г. в лагере у Тамани с ними встречался Н. П. Огарев, посвятивший декабристам вдохновенные стихи. В войсках береговой линии служил и С. Званба, который в 1842 г. был произведен в чин майора.
        В мае 1843 г. Торнау был командирован на правый фланг Кавказской линии. С сентября он служил в Дагестане, в штабе генерала В. О. Гурко. В начале ноября развернулись решающие бои за Гергебильскую крепость (аул в Северном Дагестане). Генерал Гурко поставил вопрос об участи крепости на военном совете, куда был приглашен и походный обер-квартирмейстер Ф. Ф. Торнау. Последний был в числе тех, кто считал бессмысленной попытку удержать Гергебиль. "С силами нашего отряда,- аргументировал он свою позицию,- я не считаю возможным идти на выручку Гергебильского укрепления. Неприятель многочислен, местность неприступна... В пользу атакованного укрепления отряд может только опуститься несколько ниже, отнюдь не вдаваясь в ущелья, для того чтобы отвлечь от Гергебиля неприятельские толпы" ²¹⁸.
        Впоследствии события этого периода Торнау описал в статье "Гергебиль" ²¹⁹, некоторые положения которой заслуживают внимания. Так, говоря о Кавказской войне, он пишет: "Долгие годы длилась борьба - и много-много поглотила она молодых, недозревших сил, преждевременно канувших в вечность... Не успели в бою уцелевшие утереть пот с лица своего, не успели осушить кровь, капавшую из свежих ран, как издалека, коршунам подобно, налетели искатели наживы, без риску и без труда и по клочкам разнесли землю..." Генерала Евдокимова, одного из самых жестоких царских завоевателей Кавказа, Торнау называет "покоритель-истребитель черкесских племен правого фланга Кавказской линии".
        Свою штабную работу этого периода Торнау описывает в довольно ироническом тоне. Здесь ему "больше приходилось отписываться, чем дело творить". "Благодаря таким "из ничего" придуманным донесениям,- пишет он далее,- несмотря на нашу излишнюю осторожность, когда приходилось действовать, мы не раз вызывали заочное одобрение нашей последовательной деятельности" ²²⁰. Из данной статьи мы также узнаем, что у Торнау дом и хозяйство оставались в Ставрополе, а супруга ²²¹ - в Тифлисе у родственников.
        Свидетель "гергебильской драмы", Торнау в 1844 г. участвовал в экспедиции генерала Р. К. Фрейтага в Чечне ²²², которой он посвятил свое сочинение "Из воспоминаний бывшего кавказца". Оно было напечатано в "Складчине..." ²²³. Торнау, как видно, искренне уважал Р. К. Фрейтага, этого "доброго и честного" человека, который "ни перед кем спины не гнет" и, естественно, "не всем... приходился по сердцу" ²²⁴. Между прочим, такого же мнения о генерале был и декабрист А. П. Беляев, который в 1843-1844 гг. также служил в отряде Фрейтага ²²⁵.
        В марте 1849 г. Торнау в чине полковника ушел в бессрочный отпуск и поселился в своем нижегородском имении ²²⁶, проводя время "за сохой" ²²⁷. Но с апреля 1854 г. в связи с Крымской войной Торнау снова на театре военных действий. Он был назначен в личное распоряжение князя М. Д. Горчакова, занятого тогда осадой Силистрии ²²⁸. После обратного перехода русской армии на левый берег Дуная, полковник Торнау получил должность обер-квартирмейстера при графе Д. Е. Остен-Сакене, у которого пробыл в течение всего времени его стоянки в Яссах. В апреле 1856 г., после заключения мира, Торнау временно был прикомандирован к департаменту Генерального штаба. В память войны 1853-1856 гг. его наградили бронзовой медалью. Торнау решил было снова "взяться за соху", но был "удержан" тогдашним военным министром В. А. Долгоруковым.
        В том же, 1856 г. Торнау назначили военным атташе (агентом) при русском посольстве в Вене, куда он и выехал в июне вместе с женой. В 1861 г. Федор Федорович был произведен в генерал-майоры, а в 1870 г.- в генерал-лейтенанты ²²⁹.
        Свою дипломатическую деятельность, относящуюся к 1856-1861 гг., Ф. Ф. Торнау довольно подробно изложил в воспоминаниях, опубликованных в 1897 г. в петербургском журнале "Исторический вестник" (№ 1 и 2). В них, между прочим, приводятся любопытные описания обязанностей военного агента, этикета австрийского двора, придворных обычаев, церемонии заключения конкордата, жизни венского высшего общества и т.д. Генерал В. И. Ден, характеризуя указанный период жизни Ф. Ф. Торнау, которого он хорошо знал, имея с ним "почти ежедневные свидания в Вене", писал: "Это был добрейший человек, но большой оригинал, ненавидел дипломатов и утверждал, что, как у нас, военных, кампании заносятся в формулярный список, так у дипломатов - обеды, которым они придают такое огромное значение" ²³⁰.
        Однако осенью 1862 г., накануне нового польского восстания, "судьба грозила поставить" Ф. Ф. Торнау "в несказанно горькое положение". Министр иностранных дел А. М. Горчаков решил сделать Александру II предложение о немедленном отзыве Торнау из Вены "в укор австрийскому императору за недостаток внимания" к русскому атташе. Но Торнау назвал этот акт "в высшей степени неприличным". Действительность, по его словам, заключалась в том, что "политические отношения между русским и австрийским правительствами вступили тогда в эпоху самого резкого обоюдного недоверия" ²³¹.
        Это был период, когда Австрия и Англия, желая ослабить Россию, вступили в сговор с правительством Наполеона III. А в апреле 1863 г. послы трех держав, все более вмешиваясь в польский вопрос, вручили Горчакову ноты; в июне последовали новые ноты ²³². Однако в то время, когда отношения между государствами были настолько натянутыми, что война казалась неизбежной, русская дипломатия сумела дать отпор западноевропейским политикам, которые свои корыстные цеkи лицемерно выдавали за заботу о поляках ²³³.
        Но Торнау считал крайне "неприличным" поведение русского посланника в Вене В. П. Балабина, который "своими далеко не дипломатическими и не политическими выходками навлек на себя справедливое негодование австрийского двора". В то же время незадачливому дипломату "удалось оказать и славянскому делу несколько медвежьих услуг, т. е. камнем бить по лбу, чтобы спугнуть докучливую муху".
        Торнау в ноябре выехал в Петербург, чтобы предотвратить решение об его отзыве. Он беседовал с самим императором, а также с министром иностранных дел и военным министром. Однако его "положение... становилось безвыходным", и только вмешательство великой княгини Елены Павловны, к посредничеству которой он вынужден был прибегнуть, "вывело" Торнау из неблагоприятного для него положения ²³⁴.
        В 1873 г. Ф. Ф. Торнау становится членом Военно-ученого комитета Главного штаба (с оставлением в Генеральном штабе), который направлял научную деятельность этого учреждения, а также содействовал развитию военного образования в армии. В том же году Торнау было пожаловано 300 десятин земли на Кавказе. Ф. Ф. Торнау был кавалером многих российских и иностранных орденов ²³⁶. Отправившись в 1875г. в бессрочный отпуск за границу, Ф. Ф. Торнау с больной женой поселился в живописном местечке Эдлице, недалеко от Вены, где и провел свои последние годы ²³⁷.
        В этот период жизни в тиши деревенского уединения Торнау был увлечен написанием своих мемуаров и рассказов, которые, как мы видели, еще при жизни автора в основном были изданы или отдельными книжками, или в журналах и газетах. Воспоминания Торнау, относящиеся уже к его службе и жизни в Австрии, благодаря стараниям его дочери Борк и, вероятно, М. И. Семевского, известного общественного деятеля и публициста, были напечатаны посмертно. К этому циклу примыкают и его "путевые замечания" "От Вены до Карлсбада" ²³⁸. Но личный архив Ф. Ф. Торнау, к сожалению, остается неизвестным. Поэтому вполне возможно, что наше представление о его мемуарном наследии далеко не полное ²³⁹.
        Умер Ф. Ф. Торнау на 80-м году жизни, 7 января 1890 г., в Эдлице, одном из тихих уголков Нижней Австрии, где были разбросаны "милые, приятные" домики, где, казалось, наконец "обретаешь" "настоящее жилище мира, простоты и семейного счастья", но где "люди страдают также от нужд, раздоров и терпят скорби, как и везде" ²⁴⁰. Смерть престарелого генерала прошла почти незамеченной. Лишь опубликованный в газете "Новое время" (12(24).1.1890) единственный некролог, если не считать почти его повторения в "Разведчике" (СПб., № 19, стр. 90), скупо напоминал о его служебных и литературных заслугах.
        Ф. Ф. Торнау оставил довольно обширное и многообразное научное и литературное наследие, ценность которого в значительной своей части не подлежит сомнению. Поэтому нельзя, конечно, согласиться с односторонней оценкой И. Ф. Масанова, который рассматривает Торнау лишь как "автора работ по военным вопросам" ²⁴¹. Еще более досадно, что выдающийся русский библиограф, профессор С. А. Венгеров в своем известном многотомном сочинении "Критико-библиографический словарь русских писателей и ученых (Историко-литературный сборник)" (т. 1-6, СПб., 1889-1904) вовсе не упоминает Ф. Ф. Торнау.
        Следует также заметить, что Торнау многие свои произведения подписывал "Т" или же оставлял их безо всякой подписи. Принято считать, что авторство произведений Торнау раскрыто по десятому выпуску известного сочинения Д. Д. Языкова "Обзор жизни и трудов русских писателей и писательниц", вышедшему в Москве в 1907 г. Но это верно лишь отчасти. Например, Г. Н. Казбек (Казбеги) еще в 1865 г. по поводу автора "Воспоминаний кавказского офицера" отмечал: "...по имеющимся источникам, можно почти наверняка сказать, что это Генерального штаба штабс-капитан бар. Торнау" ²⁴².
        Из всех произведений Ф. Ф. Торнау, несомненно, наиболее значительно это последнее. Оно написано в Вене и вышло в Москве в 1864 г. (в университетской типографии) за подписью "Т". Одновременно "Воспоминания кавказского офицера" были опубликованы в "Русском вестнике" (1864 г.) ²⁴³. Вот как оценивал научные достоинства "Воспоминаний" еще академик Н. Ф. Дубровин: "Основательное знакомство с народом и прекрасное изложение делают воспоминания его (Торнау.- Г. Д.) отличною характеристикою быта этих народов (черкесов и абхазов,- Г. Д.). Этнографические сведения о черкесах, абазинцах и ногаях, касаясь всех сторон быта, отличаются полнотою и достоверностью. А описание исторических событий, касающихся 1821, 1824, 1830, 1831, 1834-1837 годов, как очевидца и участника, весьма важны и интересны по многим подробностям" ²⁴⁴. Сам Торнау в письме к М. И. Семевскому от 22 февраля (6 марта) 1865 г. скромно отмечал, что достоинства "Воспоминаний" состоят "единственно в точности фактов и в непреувеличенном изложении случившихся" с ним происшествий, в доказательство чего указывал на двух свидетелей - уже известных нам X. X. фон дер Ховена и полковника Мамат-Кирея Лоо ²⁴⁵. На экземпляре книги, хранящемся ныне в библиотеке Ленинградского государственного университета, имеется следующая надпись ф. Торнау от 19 мая 1875 г.: "Отдавая на суд... незатейливый рассказ похождений моей молодости, заранее прошу быть снисходительным к литературным и иным недостаткам, которые, боюсь, откроет... опытный глаз. Одним могу только похвалиться: рассказывая, я ни в чем правде не изменил и ничем не прикрасил, а рассказал, как было..." ²⁴⁶.
        Уже в 1865 г. в газете "Голос" (№ 184) и журналах "Отечественные записки" (№ 10) и "Военный сборник" (№ 11) появляются весьма положительные отзывы о рассматриваемом сочинении Торнау.
        В "Отечественных записках" прежде всего подчеркивалось, что "Воспоминания кавказского офицера" "читались не без удовольствия". "Самым простым языком,- пишет рецензент,- без всяких особенных усилий... достигнув эффектных описаний и художественных картин, неизвестный автор представляет нам довольно подробную картину общего положения дел в том крае в продолжение тридцатых годов". И далее: автор не только "передает, по возможности, все виденное и слышанное о характере и плане современных ему действий против непокорных горцев, но и приводит разные исторические и этнографические сведения о крае". В рецензии отмечен факт стремления Торнау дать "критические обзоры действий тогдашних властей Кавказа". При этом "к числу самых интересных глав" произведения рецензент отнес по преимуществу те, где сообщаются сведения о горских племенах и их предводителях. Наконец, автор "Воспоминаний", сообщается в статье, "не только имел случай совершать разные поездки в места, до сего времени неизвестные, но также имел несчастье провести два с небольшим года в плену у горцев, что и дало возможность так близко узнать быт народов".
        Более обширной является рецензия, помещенная в "Голосе". Ее автор указывает на чрезвычайно "важную роль Кавказа" в истории русской литературы, который служил для поэтов "вдохновенным Парнасом". Но, с другой стороны, "нельзя не удивляться если не отсутствию, то, по крайней мере, бедности" научной литературы об этом крае. И "Воспоминания кавказского офицера" "принадлежат к числу немногих сочинений о Кавказе, способных познакомить" публику "и с краем, и с его населением, и с действиями" русских войск в крае. Издание "Воспоминаний" "не могло остаться незамеченным, если бы наша литература и была богата дельными сочинениями о Кавказском крае". Далее читаем: "Любопытные приключения, в которых главным действующим лицом был автор "Воспоминаний", представляют столько интереса и так хорошо знакомят с краем, с характером и нравами его туземного и пришлого населения, что от книги нельзя оторваться, не дочитав ее до конца. Правда действительных фактов при их романтическом характере придает книге занимательность истории и романа. Переход автора через ту часть правого фланга кавказской цепи, которая была до тех пор совершенно недоступна русским, и продолжительный плен его у горцев представляют несравненно более поэтический интерес, чем наши поэмы и романы, в которых действие перенесено на Кавказ и украшено всевозможными вымыслами... В описаниях автора простота соединяется с картинностью, наблюдательность - с живостью и непринужденностью рассказа".
        В этой рецензии особо подчеркивался факт разоблачения автором книги тех незадачливых царских администраторов, которые "притеснениями и интригами" мешали установлению нормальных отношений с кавказскими народами. Эти "ограниченные люди,- писалось в статье,- нередко занимавшие довольно значительные по влиянию места, не понимали вовсе характера горцев". Книгу Торнау рецензент рекомендовал "всякому, кого интересует Кавказ, как одно из самых занимательных сочинений, в котором положительные сведения соединяются с увлекательным интересом самых романтических событий".
        В статье, опубликованной в журнале "Военный сборник", главным образом приводятся большие выдержки из "Воспоминаний", а отдельные замечания даются лишь в сносках. Анонимный автор этой обширной рецензии задался целью именно познакомить читателей с сочинением, "заключающим в себе много интересных сведений", потому считая "посторонние рассуждения" излишними. "Эти,- пишет он,- в высшей степени интересные записки... представляют много любопытного как для знающих Кавказ, так и для каждого образованного человека. События, в них представленные, не вымышлены досужею фантазиею туриста, но от первой до последней строки правдивая повесть развитого и просвещенного офицера, который, увлекаясь, с одной стороны, пользою службы, а с другой - духом пытливой любознательности, решился на опасное путешествие..."
        Через четыре года после выхода "Воспоминаний кавказского офицера", в 1868 г., в той же Вене Федор Торнау закончил "Воспоминания о Кавказе и Грузии", опубликованные в журнале "Русский вестник" (1869, № 1-4).
        За многие годы, прошедшие с момента первоначальной службы Торнау на Кавказе и его бегства из плена до выхода названных произведений, различные факты, имена и названия, вероятно, стерлись бы в памяти автора, если бы он не имел под руками оригиналы или копии своих рапортов, записок и писем. Возможно даже, что к составлению своих записок он приступил еще на Кавказе. Во всяком случае, в рецензии на книгу "Воспоминания кавказского офицера", опубликованной в "Голосе" (6(18) .VII.1865), мы читаем: "Записки эти давно уже были известны по слухам через некоторых лиц, имевших случай познакомиться с их автором на Кавказе. Вероятно, какие-нибудь особые обстоятельства были причиною, что это любопытное сочинение так долго оставалось в рукописи". Сам Торнау в статье "Из воспоминаний бывшего кавказца" сообщает: "Разбирая... старые залежавшиеся бумаги, нашел я между прочим несколько листов, испещренных пометками о давно прошедшем времени" ²⁴⁷.
        Этим и объясняется, что опубликованные сочинения Торнау не только носят мемуарный характер, но и, как уже отмечалось, содержат целый ряд весьма подробных сведений о значительной части Кавказа определенной исторической эпохи. Именно с этой точки зрения в настоящее время, когда возникает настоятельная потребность глубокого научного изучения прошлого народов Советского Кавказа, работы Торнау представляют для нас большой интерес. Другими словами, несмотря на политические цели Торнау, из названных его работ можно почерпнуть важные сведения о Кавказе, его истории, этнографии, исторической географии и т. д.- материал непреходящей ценности.
        В частности, большого внимания заслуживают его подробные описания ряда городов и других населенных пунктов (Тифлиса, Владикавказа, Ставрополя, Прочного Окопа, Сочи, Сухума, Гагры и др.), какими они были примерно 140 лет назад, портреты местных феодалов, русских военных и гражданских чиновников, характеристика положения солдат ²⁴⁸ и кавказских народных масс, детальное изложение быта грузин, абхазов, черкесов, чеченцев и т. д. Следует также подчеркнуть, что автор "Воспоминаний" во многих случаях дает различные справки об истории отдельных районов Кавказского края, что представляет определенный интерес даже и в наши дни, не говоря уже о времени Торнау. Однако, как уже говорилось, наиболее ценны данные о тех кавказских народностях и племенах, которые впоследствии, в результате Кавказской войны и других событий, частично погибли, частично были изгнаны из родных мест и основная масса которых в силу целого ряда причин (особенно мухаджирства) оказалась на чужбине - в Турции и других странах Ближнего Востока. В этом отношении большой интерес представляет описание населения Западного Кавказа, в частности рассказ о пребывании Торнау среди отдельных черкесских, абхазских и убыхских племен, т. е. как раз среди тех племен, которые, по словам профессора А. Н. Генко, "оказались после выселения или совсем не представлены в числе народностей Кавказа, или же сохранили немногие обломки некогда многочисленных и богатых поселений" ²⁴⁹.
        Социальный строй абхазско-адыгских (черкесских) племен имел ряд своеобразных особенностей. Феодальные отношения, сильно переплетавшиеся у них с патриархально-родовым укладом, отличались некоторыми характерными чертами. Это явление не прошло мимо Торнау. В "Воспоминаниях кавказского офицера" и записках, которые легли в основу данного сочинения, автор значительное место отвел, например, вопросам "разделения абхазского народа на различные состояния" и положения этих сословий. Трудно, конечно, переоценить значение этого материала, знакомящего читателя с давно изжитыми культурными формами и представлениями, для специалистов - историков и этнографов.
        То же можно сказать и о данных по исторической географии Западного Кавказа, поскольку десятки и сотни населенных пунктов и местных географических названий были стерты с лица земли не только "ходом" времени, но и главным образом в результате известных нам неблагоприятных исторических событий. Правда, здесь у Торнау немало ошибок и неточностей.
        По поводу конкретных демографических данных, приводимых Торнау, следует сказать, что и в этом важном и нелегком вопросе он относится к числу не тех авторов, которые склонны "брать на веру любые цифры", а к числу "весьма добросовестных и требовательных" ²⁵⁰. Но надо иметь в виду, что даже численность тех частей горцев, которые в первой половине XIX в. находились под управлением царских военных администраторов, определялась весьма приблизительно. Объясняя это явление ("все цифры того времени, которыми обозначали кавказское население, брались приблизительно, можно сказать, на глаз"), Торнау писал: "По понятиям горцев считать людей было не только совершенно бесполезно, но и даже грешно; почему они, где можно было, сопротивлялись народной переписи или обманывали, не имея возможности сопротивляться" ²⁵¹. А говоря словами А. П. Берже, "горцев никогда никто не считал, почему и точных статистических сведений о них не существовало" ²⁵².
        К чести Торнау следует отметить, что он дал не только наиболее полное, но и относительно "свободное" от великодержавно-шовинистических характеристик описание весьма важных аспектов истории Кавказа, особенно его западного региона, первой трети XIX столетия. Правда, Торнау при описании, скажем, быта черкесов и абхазов не может удержаться от оскорбительных эпитетов вроде ""разбойники", "варвары", "хищники" и т. д. Но в то же время он, не в пример многим другим своим современникам, не только воздерживается от дифирамбов в честь царской администрации, но, как мы видели, даже резко критикует действия отдельных ее представителей на Кавказе.
        И именно отмеченное обстоятельство - более или менее "свободное" описание жизни, быта, культуры и борьбы за свободу целой группы народов и племен Кавказа - было истинной причиной постоянного интереса к трудам Ф. Ф. Торнау. Известный кавказовед Е. Г. Вейденбаум уже материалы Торнау (отчеты, записки и письма) считал "проливающими первый свет на неведомые до тех пор части Кавказа" ²⁵⁴. Профессор М. О. Косвен также подчеркивал, что история этнографического изучения, например, Абхазии начинается именно в 20- 30-х годах XIX в. материалами Ф. Ф. Торнау, О. Г. Блома и И. К. Аша ²⁵⁵.
        Тот факт, что в трудах Торнау содержится весьма ценное и достоверное свидетельство о Кавказе, подчеркивали и другие авторы. Не вызывает сомнения, что этими материалами пользовался еще А. П. Берже, в частности, при написании своей известной работы "Краткий обзор горских племен на Кавказе", составленной не только по литературным источникам, но "и [по] архивным материалам" ²⁵⁶.
        Во всяком случае, уже в своем "Этнографическом обозрении Кавказа", опубликованном в "Трудах III Международного съезда ориенталистов в С.-Петербурге" (т. I, СПб., 1879/80), почтенный кавказовед писал: "В 1864 году Торнау издал свои "Воспоминания кавказского офицера". Представляя живой рассказ... томления автора в плену у горцев, они содержат много новых и любопытных подробностей о домашнем и юридическом быте абхазцев и их соседей черкесов. Как по изложению, так, главным образом, по содержанию своему сочинение Торнау принадлежит, по моему мнению, к лучшим произведениям, вышедшим из-под пера наших отечественных деятелей на Кавказе" (стр. 307). Далее Берже, делая обзор литературы по этнографии народов Кавказа (стр. 312-326), в частности абхазов, ссылается на "Воспоминания" Торнау, выделяя в этой книге следующие вопросы: общественный и домашний быт, одежда и вооружение, промышленность и ремесло, религиозные верования, обряды и обычаи.
        Основательно использованы материалы Торнау и в работе А. Н. Лаврентьева "Статистическое описание Кутаисского генерал-губернаторства" (в частности, в разделе об Абхазии), который в отдельных случаях непосредственно ссылается на отдельные рукописи автора "Воспоминаний".
        Работы Ф. Ф. Торнау по Кавказу, особенно "Воспоминания кавказского офицера", наиболее широкое отражение нашли в многотомном сочинении академика Н. Ф. Дубровина "История войны и владычества русских на Кавказе". Это относится главным образом к описанию социального строя, быта, нравов и обычаев черкесов и абхазов (т. I, кн. I и II).
        К трудам Ф. Ф. Торнау обращался и известный русский ботанико-географ и путешественник XIX в. Н. М. Альбов. Он подчеркивал, что в "известных "Воспоминаниях кавказского офицера"" приводятся чрезвычайно правдивые и притом художественно изложенные сведения об Абхазии" ²⁵⁷. Говоря об "оригинальных жертвенниках", находившихся на некоторых перевалах абхазских гор, Альбов также ссылается на "превосходные" "Воспоминания кавказского офицера", где дано описание одного из таких жертвенников ²⁵⁸. А Н. А. Котляревский, русский историк литературы, академик, дважды ссылается на "Воспоминания о Кавказе и Грузии" Торнау, правда, без указания автора, который, видимо, оставался для него все еще неизвестным ²⁵⁹.
        Труды Торнау - не сухая "фактография". Ему вообще было чуждо стремление к бесстрастному коллекционерскому "нанизыванию" фактов, без попытки их объяснить и осмыслить, хотя нередко они сами по себе представляют гораздо большую ценность, чем толкования и обобщения автора. Так, для академика М. Броссе, который перевел на французский язык книгу Торнау "Воспоминания кавказского офицера" и напечатал их в качестве Приложения к своему "Collection d'historiens Armeniens" (t. II, SPb., 1876) ²⁶⁰, самое существенное в этом произведении составляли факты исторического, географического и этнографического порядка, относящиеся, в частности, к абхазскому народу, который "когда-то обладал выдающейся славой" (стр. 487-496).
        Если к этому прибавить литературный талант, которым Торнау несомненно обладал ²⁶¹, то станет ясным, почему некоторые его сочинения сразу обратили на себя всеобщее внимание.
        Хотелось бы остановиться на описании Федором Торнау жизни его в плену у горцев с точки зрения установления возможного отношения этого, по словам М. Броссе, "драматического рассказа" к "Кавказскому пленнику" Л. Н. Толстого (1872 г.). Надо сказать, что даже при самом поверхностном сравнении не трудно заметить, что судьба толстовского Жилина-пленника имеет много общего с судьбой Торнау-пленника. Между тем сопоставление "Кавказского пленника" Л. Толстого, скажем, с одноименными поэмами Пушкина и Лермонтова меньше всего допустимо, хотя Толстой и испытал в свое время очарование этих бессмертных творений; в частности, пушкинская традиция в творчестве великого Толстого "заметна в "Кавказском пленнике"" ²⁶².
        Как отмечает В. С. Спиридонов, в основу толстовского рассказа - до захвата Жилина в плен - лег эпизод из кавказской военной жизни самого Л. Н. Толстого ²⁶³, а в остальной части могли быть использованы в качестве материала "Воспоминания" Ф. Ф. Торнау, а также рассказ "Кавказский пленник", подписанный Н. М. (см. прим. 1) ²⁶⁴. Действительно, сюжет "Кавказского пленника" Толстого мог сложиться и под непосредственным впечатлением повествования Торнау, с работами которого он до 1872 г. не раз имел возможность познакомиться.
        Таким образом, научная (кавказоведческая) и в известной мере литературная ценность работ Ф. Ф. Торнау и сейчас делают их достойными внимания. Более того, его сочинения, как уже говорилось, благодаря чрезвычайно важным фактическим данным служат одним из источников по изучению истории и культуры Кавказа, и особенно Абхазии и Черкесии, первой половины XIX столетия. Не утратили они и своей увлекательности.
        Тем не менее, материалы Ф. Ф. Торнау требуют к себе известного критического подхода. Не имея специальной подготовки и не располагая достаточным запасом времени и необходимыми условиями для углубленного изучения Кавказского края, Торнау допустил целый ряд фактических ошибок и неверных трактовок. Это относится прежде всего к вопросам социальной структуры абхазов, а также к характеристике и некоторых других кавказских народов.
        За сравнительно короткое время своего пребывания в Абхазии Торнау, естественно, трудно было разобраться во всей сложности ее социального строя ²⁶⁵. Его ошибки и неточности в этом отношении, пожалуй, особенно отразились в описании категории анхаю - высшего и основного слоя абхазского крестьянства. Торнау все трудовое население Абхазии делит лишь на два разряда - анхаю и агыруа, которых он характеризует как крестьян (первых) и рабов (вторых). Следовательно, в социальной структуре Абхазского княжества автор не заметил существования особой категории крепостных - ахоую (агыруа). Кроме того, Торнау ошибочно называет рабов (ахашвала) агыруа.
        Что же касается неточностей автора, допущенных в характеристике, например, убыхов, то Торнау иногда включает их в общую численность "черкесского племени"; количество же их он явно преуменьшает, приводя цифры 6 тыс. вместо примерно 40 тыс. Столь же грубую ошибку допускает Торнау в определении восточной границы Убыхии - между реками Сочи и Шахе, а не между реками Хоста и Сочи и в отношении отдельных черкесских племен. Так, натухайцев Торнау включает в состав шапсугов, считая, что последние, таким образом, занимали пространство от Анапы до р. Шахе, а адемиевцев, являвшихся одним из темиргоевских подразделений и занимавших нижнюю часть долины р. Белой до Лабы,- к бжедугам.
        Много неточностей у Торнау и в передаче географических названий и собственных имен. Кроме того, как отмечал еще Н. Ф. Дубровин, в опубликованные работы Торнау вкрались "некоторые довольно важные опечатки", "вероятно, от неразборчивости рукописи".
        Надо сказать, что это было вызвано не только "неразборчивостью рукописи", а почерк у Торнау действительно был очень "трудный", но и тем, что автор, находясь вдали от родины, был лишен возможности проверять корректуру. И Торнау очень остро переживал из-за этих корректурных ошибок. Пожалуй, он первым их заметил и старался исправить некоторые из них при издании своих "Воспоминаний" отдельной книгой. О многочисленных опечатках Торнау несколько раз сообщал М. И. Семевскому, прося его содействовать в их исправлении. Так, 21 апреля (2 мая) 1885 г. он писал: "И спешу со своей стороны переслать опечатки, найденные мною в издании. Некоторые из них, искажая собственные имена, мне кажутся довольно важными. Не представится ли возможность напечатать таковые на мой счет, приложить к экземплярам "Воспоминаний"? Без этого меня могут обвинить в искажении или в ошибочном произношении этих имен... Поймите, в какой степени мне должно быть неприятно попасть под незаслуженное обвинение" ²⁶⁶.
        Хочется еще раз подчеркнуть, что Торнау, как мы видели, имел если не прямое, то косвенное отношение к тому широкому общественному движению, в которое была вовлечена значительная часть русской дворянской интеллигенции,- "декабризму", под которым следует понимать не только политическую деятельность тайных организаций, но и определенный тип мировоззрения, включающий в себя передовое понимание политики, истории, эстетики, морали, литературы ²⁶⁷. Иллюстрацией этому служит, например, факт горячего приветствия Федором Торнау сближения русских с абхазским населением и решительного осуждения им "нравственного гнета, который всегда лежит на завоеванном народе" ²⁶⁸, что явно перекликается с воззрениями декабристов на Кавказскую войну. Как известно, у последних признание необходимости этой войны сочеталось с резко отрицательным отношением к жестоким методам усмирения и к господствовавшему на Кавказе произволу и насилию царской военной и гражданской администрации, естественно вызывавшими решительный отпор со стороны свободолюбивых народов края.
        Таким образом, многолетнее пребывание Ф. Ф. Торнау в кулуарах высшей бюрократии, близость его со многими лицами, причастными к правительственным кругам, и его довольно высокое служебное положение как человека, принадлежащего "к числу выдающихся офицеров русской армии" ²⁶⁹,- все это не помешало ему достаточно трезво смотреть на печальную действительность родной страны, которой он честно служил.
        В этом свете показательны отношения Ф. Ф. Торнау с М. И. Семевским, который был связан с А. И. Герценом и находился в близком литературном общении с Н. Г. Чернышевским. Главная заслуга Семевского - основание и издание исторического журнала "Русская старина" (1870-1892 гг.). В раскрытии этих отношений, носивших в основном творческий характер, важнейшим и пока что единственным источником являются венские письма Ф. Ф. Торнау на имя М. И. Семевского за 1865-1866 гг.
        Из этих документов выясняется большая роль Семевского в публикации, реализации и популяризации сочинений Торнау, в частности "Воспоминаний кавказского офицера". В письме от 17 (29) июля 1865 г. Торнау выражал Семевскому благодарность за его "расположение и за литературную помощь", а также сообщал о намерении прислать ему на просмотр свою рукопись о Турецкой кампании 1829 г. Торнау был уверен, что автором опубликованной в газете "Голос" рецензии на его "Воспоминания" (она цитировалась выше) был Семевский. Он не сомневался и в том, что появление рецензии на страницах "Военного сборника", кстати, о которой ему впервые стало известно от Семевского,- результат "участия, принимаемого" последним "во всем, касающемся до изданий... "Воспоминаний"". А в письме от 12 (24) октября 1865 г. Торнау писал: "Отзыв "Отечественных записок", который Вы себе дали труд мне сообщить, очень интересен для меня... Не знаю, право, чем я успел заслужить доброжелательную снисходительность, проявляющуюся во всех разборах моих "Воспоминаний" ²⁷⁰.
        Еще об одном моменте. В изучении весьма сложных и глубоко специфических явлений в жизни народов Кавказа определенной исторической эпохи Торнау проявляет не только тонкую наблюдательность и большую эрудицию, но и основательное знание литературы об интересном для него предмете. Так, в своих работах он ссылается на исследования итальянца Г. Интериано, француза Фредерика Дюбуа де Монпере и других авторов, писавших в разное время с разных позиций о Кавказском крае.
        В Приложениях к настоящей работе даются наиболее ценные неопубликованные и частично опубликованные архивные материалы и отрывки (преимущественно этнографические сведения) из печатных сочинений Ф. Ф. Торнау, а также перечень его опубликованных произведений.
        Ввиду многочисленных неточностей в названиях (собственных имен, географических, этнографических), по тем или иным причинам допущенных в работах Торнау, некоторые грубые ошибки выправлены, а разночтения унифицированы автором данной монографии.

назад
ПРИМЕЧАНИЯ к тексту, полностью
ПРИЛОЖЕНИЯ: записки и рапорты Ф. Ф. Торнау